посмотреть, где зародился сигнал? – спросил я и вдруг понял, что я уже и так близко.
Я находился у большого звездного скопления, где каждый фильтр был связан почти с каждым. Капсулы передо мной горели, как бенгальские огни: тысячами искр вокруг них мелькали сигналы. Я снова коснулся красной точки. Я увидел, как несколько самых ярких капсул засветились так ярко, что больно стало глазам. Затем, будто накаляясь, они раскраснелись и, наконец, брызнули во все стороны алыми искрами.
«Реакция на перегруз сети, – сообщил Публий. – Ты прав. Это широковещательный сигнал. Разослан с целью сократить объем пропускаемой фильтрами информации. Оно не справляется».
– Что – «оно»?
«То, что порождено сетью наших фильтров».
Мы взяли по пиву. День был жаркий, мозги кипели от добытой информации, так что мы с Публием сначала осушили по полстакана и только потом заговорили. Комар не пил, а смотрел сквозь жидкость на свет – его забавляла игра бликов. «Амбивалентность» приняла форму кальмара и простерла над нами щупальца.
– С чего ты взял, что там что-то есть? – наконец спросил я.
– В теории, фильтры существуют сами по себе, изредка обмениваясь сообщениями, так? – сказал Публий.
– Ну, – протянул я, вспомнив длинный список сигналов, – так уж и изредка.
– В этом и проблема, – сказал Публий. – Для автономной работы столько не нужно. Фильтруй себе и фильтруй, иногда координируясь с другими. Другое дело, если мы допустим существование некоторой надсистемы. Тогда возникает необходимость в большом количестве служебных сообщений, регулирующих работу сети. Они заполняют каналы связи, фильтры множатся, служебных сигналов нужно еще больше, в итоге мы приходим к коллапсу сети. Сигналы не доставляются, тормозят, но сократить число служебных сообщений сеть не может – это залог ее выживания. Остается что?
– Сократить общение между фильтрами.
– Именно. Что мы и видели. Твой фильтр теперь пропускает меньше информации, твоя социальная активность сокращается, твою картину мира не нужно координировать с другими – просто потому, что никаких «других» для тебя нет. И это наверняка не первый такой сигнал, полученный всеми нами.
Я смотрел на Комара, который допил наконец пиво, набрал в пустой стакан воды из фонтана и выплескивал ее вверх в попытке создать радугу. Частички воды дробились на солнце, Комар завороженно смотрел на них, вокруг него прыгали, смеясь, дети, а я вспоминал свой недавний мир, ограниченный компьютером и ближайшим баром. Публий был прав. Мы все неоднократно получали такой сигнал. Снизить активность, смотреть на реальность лишь под одним углом, а тех, кто не согласен, – исключить хотя бы из собственной капсулы. Что я мог этому противопоставить? Системе, которой не нужен человек разумный. Да и человек компетентный по сути лишь переходное звено к вершине эволюции, человеку управляемому.
«Амбивалентность» скрутилась в тугой узел. Комар, выплеснув последние капли, подбросил в воздух легкий пластиковый стакан, ветер подхватил его и понес по площади. Комар бросился за ним.
– Ой! – уморительно вскрикивал он. – Ветер! Ураган! Шторм!
Что-то отвлекло его на полпути, и стакану удалось сбежать.
– Шторм, – повторил я. – Широковещательный шторм – это, возможно, идея.
– Объясни еще раз, что ты хочешь сделать, – сказала Лиза. После вмешательства Публия в мой фильтр ее телефон оказался на месте. Я потратил битый час, объясняя ей, что произошло, и заслужил если не прощение, то как минимум возможность оправдаться.
– Сначала ты скажи мне, не почувствовала ли ты что-то странное с прошлой ночи? Ничего не изменилось в мире вокруг тебя?
Она пожала плечами:
– У меня было довольно дурацкое настроение, – сказала она. – Что и понятно. Я расстроилась…
– Из-за меня, – кивнул я. – Но, может, что-то еще?
Она задумалась.
– Люди, – наконец сказала она. – Мой мир обычно полон людей. Я всегда здороваюсь с цветочницей, ее магазин прямо рядом с моим домом. И с рыжим парнем с собакой, хотя я так и не узнала, как его зовут. И вообще, я люблю смотреть на прохожих. Но вот ты спросил, и я рассказываю, и как будто не о себе вовсе. Сегодня все как-то пусто, а я даже не поняла, почему. Может, поэтому и настроение дурацкое?
Я кивнул.
– Послушай, – я взял ее за плечи и заставил посмотреть мне в лицо. В ее глазах мелькнули слезы. – Сегодня оно у всех дурацкое. Сегодня многие лишились чего-то. Кто-то не заметит потери, кто-то поплачет о ней, но, если ничего не сделать, скоро все снова станет нормально. Мы привыкнем жить без этой части себя, и редкие фантомные боли будут восприниматься просто дурным настроением. Но я, Лиза, чуть не потерял тебя. И я хочу, пока не поздно, что-то исправить.
Я глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду.
– Я собираюсь вмешаться в работу фильтров. Я, возможно, подлец, Лиза… но я не могу взломать твой фильтр без разрешения. И я не могу исключить тебя из рассылки…
– Тебе нужно мое разрешение?
– Да.
– И это вернет нам себя?
– Да.
– Хорошо, – сказала она. – Делай.
Мы договорились с Публием, что я свою часть работы сделаю с планшета. Я хотел быть рядом с Лизой, когда все произойдет. Остальные метагносты заняли места каждый у себя дома.
Мы с Лизой устроились в кофейне на площади Свободы, и я связался с Публием.
– Готов?
– Поехали!
С пятнадцати узлов в мировой сети одновременно сорвался сигнал. Комар, наблюдавший за происходящим из виртуального пространства, сейчас видел, как расцветают по звездному небу алые цветы.
Сигнал содержал одну команду, адресованную каждому фильтру на планете: приоткрыться. Публий долго высчитывал мощность сигнала и успокоился только тогда, когда убедился в его абсолютной безопасности – и в обратимости последствий.
Где-то на центральных узлах сети возникли другие красные сигналы и бросились наперерез, но метагносты посылали сигнал снова и снова, прорываясь через заслоны бьющейся в агонии сети и прокладывая широкую межзвездную трассу.
И затем Публий пустил по этой трассе другой сигнал. Накопленный метагностами набор представлений о мире, собранный из осколков украденных мировоззрений, через настежь раскрытое окно ворвался в каждую капсулу.
Солнце и ветер были первыми, что я ощутил. Нет, я знал, что сегодня солнечно, и что ветер несильный и не холодный, но именно сейчас я прочувствовал это заново с непривычной интенсивностью. Я заметил вдруг, что порыв ветра может сделать меня счастливым.
Рядом со мной стояла Лиза. Она была залита светом, и любые словесные описания ее сейчас были бы беспомощны. Она была изумление и восторг, и жажда жизни, и желание охватить весь этот восхитительно сложный, невыразимо прекрасный в своем разнообразии мир.
Я протянул ей руку, и мы пошли по городу. Мы
