на клаксон.
— Кто?
— Да таксист. Без поворотника от обочины отъехал!
Решаю не заострять внимание на лицемерности сего заявления и возвращаюсь к собственным проблемам. И чем больше я размышляю, тем больше задаюсь вопросом, а стоит ли вообще передавать полиции добытые файлы. Как-никак, ситуация с Рейнотом в корне изменилась: мне уже не требуется рычаг воздействия на мерзавца, пытающегося разрушить мою жизнь, поскольку его собственная жизнь закончена. Мне необходимо лишь доказательство собственной невиновности.
Но для этого у меня имеются ноутбуки Алекса, на которых должна храниться та же электронная переписка, что я скачал с компьютера Рейнота. Также на алексовской технике наверняка имеется цифровая запись взлома сети «Здравого ума». Этих улик должно быть достаточно для подтверждения моей непричастности к подборке отвратительных фотографий.
Остается наговор Шантель Грейнджер.
Определенно повод для беспокойства, хотя этот с детской порнографией и рядом не стоял. Улик против меня никаких, и все же я предпочел бы избавиться от обвинения без дальнейшего расследования полиции. Думаю, с уверенностью можно предположить, что мисс Грейнджер приняла участие в махинации Рейнота отнюдь не по доброй воле. Как и Камерон, и Алекс, коли на то пошло. Покойник явно отдавал предпочтение кнуту перед пряником. Пресловутый кнут прекратил существование вместе со своим хозяином, так что, возможно, теперь женщина и сама заберет заявление. Также с уверенностью можно предположить, что гипотетическая очередь женщин, готовых меня оклеветать, без Рейнота тоже быстро рассеется.
Потрясение от произошедшей прямо у меня на глазах смерти постепенно отпускает, и я начинаю трезво осмысливать все последствия этого события. Как сказал бы Клемент, лучший способ избежать смертельного укуса — обезглавить змею. Не тот конец, что я себе представлял, но, безусловно, конец. И как же я ждал, чтобы эта глава моей жизни наконец завершилась. А со следующей будем разбираться потом.
Сейчас мне хочется лишь провалиться в забытье. Откинуться на спинку сиденья, закрыть глаза и ни о чем не думать.
Когда мы проезжаем через район Шефердс-Буш, Клемент прибавляет газу, чтобы проскочить на желтый. Фургон дергается из стороны в сторону, взад и вперед — какой уж тут сон. Наверное, проще вздремнуть на американских горках, так что приходится смотреть в окно.
Машин не так много, однако улицы Лондона не пустеют никогда. Даже в столь поздний час видны грузовики, курсируют ночные автобусы и, конечно же, снуют такси, развозящие туристов из Уэст-Энда по гостиницами.
За окном мелькает памятник Шерлоку Холмсу, музей мадам Тюссо и Сент-Марилибонская приходская церковь, совершенно непохожая на традиционную церковь. Хотя и от приходской в ней ничего нет — на мой взгляд, во всяком случае. У нее нет ни шпиля, ни старенького крытого входа на кладбище. И живописной пивнушки на краю лужайки тоже нет, как и крикетного павильона и сельского клуба. Нет летних праздников и рождественских ярмарок, нет домашнего клубничного варенья и танцев. Нет убегающих вдаль полей, нет дубов, вязов и берез. Нет оленей, барсуков и ежей. Иными словами, здесь нет вообще ничего, что я люблю, кроме одной-единственной женщины, и этот чертов город породил тварь, грозившую отнять ее у меня. Я ненавидел Фрейзера Рейнота, и да, признаю, крошечная часть меня действительно радуется его смерти. Вот только породивший его город продолжает жить, штампуя подобных Рейноту и исторгая бесконечный поток жертв. Преступления, наркотики, разрушенные жизни — замкнутый круг никуда не делся.
С меня довольно.
Неожиданно фургон резко поворачивает налево. К счастью, дорога впереди пустая. Несколько сотен метров чистого асфальта на заключительном этапе нашего путешествия. Пять минут до дома. Пять минут до уютной постели.
Тяжелый ботинок снова давит на педаль газа, и двигатель ревет, пока Клемент не переключает передачу. Я кошусь на спидометр: скорость уже выше шестидесяти километров в час. Машин по-прежнему нет, и я смотрю вдаль, где торчит телебашня, словно электрический фонарик, направленный в мутное ночное небо.
Краем глаза замечаю яркий белый свет справа. Бросаю взгляд через встречную полосу и вижу, что в нескольких сотнях метров впереди с боковой улицы выезжает эвакуатор. Выровнявшись после левого поворота, машина тут же сигнализирует о повороте направо, поперек нашего курса. По правилам, она должна нас пропустить, однако водитель либо нас не видит, либо и вовсе решает взять на слабо — как бы то ни было, эвакуатор вдруг оказывается прямо на нашей полосе.
Клементу остается только ударить по тормозам. Одновременно с этим он круто закладывает руль вправо, чтобы не врезаться в борт грузовичка. Уж не знаю, оборудован ли наш ветхий фургон противобуксовочной системой, но если и оборудован, ее действие никак не сказывается, и шины теряют сцепление с промерзлым асфальтом. Задние колеса заносит влево, и Клемент лихорадочно крутит руль в противоположную сторону.
Я готовлюсь к удару: зад нашего фургона неминуемо должен врезаться в эвакуатор. Столкновения, однако, не происходит. Одному Богу известно, как мы увернулись от грузовичка, я лишь успеваю заметить в боковом зеркале вспышку его задних габаритных огней. Облегчение длится недолго: фургон несется, кружась, по обледеневшему асфальту. Огни вдоль дороги сливаются в хороводе, а мой желудок норовит выпрыгнуть наружу.
Фургон продолжает неуправляемое вращение, в то время как Клемент налегает на руль и поддает газу в надежде зацепиться хотя бы одним колесом и выровняться. При всем ужасе ситуации я уже не первый раз в ушедшем в занос автомобиле и знаю, чего ожидать — и это отнюдь не успокаивает.
И вдруг какое-то переднее колесо действительно цепляется за асфальт, и фургон устремляется вперед. Кабина наполняется вонью горелой резины, а перед лобовым стеклом возникает картина, которую я едва успеваю осмыслить: бетонная лестница чуть поуже нашего фургона с невысокими кирпичными стенками по бокам. Угол зрения слегка изменяется, и я вижу свет, отраженный от блестящих стальных перил по бокам ступенек. И снова готовлюсь к удару: на этот раз столкновения не избежать.
Закрыв глаза и напрягшись всем телом, я ожидаю нашей участи.
39
Удар просто чудовищный. В тело врезается ремень безопасности, однако погасить инерцию он не способен, и я с размаху бьюсь лицом о пластмассовую приборную панель. Подушками безопасности фургон не оснащен.
Все тело пронизывает боль, словно прижгли раскаленным тавром. Из глаз сыплются искры, а сверху меня обсыпают осколки лобового стекла. Из легких разом выбивает воздух, и вдыхаю я уже бензиновые пары вперемешку с кирпичной пылью.
А потом все замирает.
Я остаюсь в сознании и всецело понимаю, где нахожусь, И я определенно не мертв — ведь мертвые боли не чувствуют. Тем более такой
