Осколок кости позади левого глаза давил ей на мозг. Операцию назначили на вечер, и врач разрешил мне пока проведать ее. Санитар с рокабильным коком проводил меня к ней. Она спала в палате со стеклянными стенами, а столпившиеся вокруг машины писали какие-то данные, гнали ей в кровь лекарства по трубочкам. Я взял ее за руку — ладонь была ледяная. Слава богу, дрогнул уголок рта: жива. Она приоткрыла на секунду здоровый глаз и улыбнулась мне. И я понял, что люблю ее. Беззаветно. Как в кино.
Санитар стал менять ей повязку. Я посмотрел, и у меня оборвалось сердце: на месте левого глаза лопнувшей сливой вздулась огромная опухоль с прорезом посредине.
Я сжал ей руку.
Это все из-за меня. Я физически ощутил тяжесть дурной кармы. Навалилось так, что трудно стало дышать. Если б меня не понесло тогда к Алану, ничего бы этого не было.
Я попросил у санитара воды запить литий. Тот прошел к крошечной раковине, подставил под кран бумажный стаканчик, и я с ясностью галлюцинации вспомнил, как она смеялась тогда, узнав, что среднестатистический стакан лондонской воды прошел уже через семь желудков. Я проглотил таблетку, отвел ей со лба прядку волос и заплакал. Вытирая слезы, подумал: интересно, во скольких глазах они перебывали, прежде чем попали ко мне?
Санитар сказал, что пора, и отвел меня в пустую приемную. Совершенно невозможно было идти домой одному. Окно в приемной смотрело на юг, высотки в Патни[1] светились на фоне темного неба. На юго-западе собирались тучи. Все было точно так, как в ту злосчастную ночь.
Не пей за рулем
С неба лило потоком, то и дело мигала молния, как будто у кого-то наверху барахлил фонарик. Под первые удары грома я расплатился с водителем и вылез из такси напротив Аланова дома, чтобы пересесть в свою машину.
В доме горел свет, а у крыльца стоял уже знакомый мне голубой «Мини». Прежде чем садиться за руль, надо было глотнуть кофе. Я дважды стукнул в дверь медным молоточком. Внутри пел Марвин Гей. Я постучал еще раз, и тут раздался глухой удар, как будто наверху упало что-то тяжелое. Даже стекла зазвенели. Я встал на колени и, стоя на мокрых камнях, покричал Алану в прорезь для писем.
Потом заглянул внутрь. Мне видна была спинка дивана и за ней кусок кухни-гостиной, причем возле раковины стояла зеленая винная бутылка. Полчаса назад, когда я уходил, ее там не было. Звуковая дорожка кончилась, и промежуток до следующей песни заполнило громкое потрескивание. Мне показалось, что наверху кто-то застонал.
Я загремел молотком и заорал, пытаясь перекрыть ветер. Дом был маленький, хоть и двухэтажный. Что они там, оглохли, что ли? В эркерном окне занавески были задернуты неплотно, но в щель была видна только аккуратная стопка книг на журнальном столике и абстрактная картина в рамке на дальней стене.
Я хотел было позвонить в полицию, но батарейка в мобильнике сдохла. Посмотрел, не горит ли где свет в округе — нет, поздно уже, час ночи.
Придется, значит, прогуляться до автомата на шоссе. Побежал. Поскользнулся на мокрых булыжниках, подвернул лодыжку. Метров триста хромал вдоль дороги, пока не заметил стальную будку «Бритиш телеком», здоровенную дуру, каким-то образом вколоченную в тротуар. Хоть бы козырек от дождя приделали, что ли…
Я уже собрался было впервые в жизни набрать три девятки, как вдруг передумал. Если вызвать полицию, домой попадешь дай бог к утру, а я и так уже еле на ногах стою. Я вытер с глаз дождевую воду и сказал себе, что не надо паниковать раньше времени. Может, Клэр и Ален выясняют отношения. Что, люди поссориться не могут?
В конце концов я решил позвонить Алану. На шестой раз кто-то наконец снял трубку. На том конце по-прежнему играл Гей.
— Алан, ты? Это Стив…
Человек на том конце уронил трубку. Я услышал звуки борьбы, а потом — короткие гудки. Когда я перезвонил, было занято. Но даже теперь я не мог заставить себя набрать номер полиции. Я поковылял обратно к дому и на повороте увидел, как от крыльца отъехал BMW CSi. Когда машина вырулила на шоссе, свет фар скользнул по мне сквозь струи дождя. Я не разглядел, кто сидел за рулем. На втором этаже у Алана по-прежнему горел свет, но внизу было темно. Голубой «Мини» так и стоял напротив крыльца. Я постучал, но снова никто не отозвался. Мокрые булыжники отражали свет фонарей, но порог был сухой. На бледном камне поблескивали два пятнышка. Они были похожи на часовые колесики: совершенно круглые, с неровными, как будто зубчатыми краями. Я нагнулся и тронул пятнышко. У неизвестной жидкости был металлический запах свежей крови. Я заорал и забарабанил кулаком в дверь. В доме напротив из окна высунулся мужик и рявкнул: «Пшел вон! Счас в полицию позвоню!» Я покрутился там еще немного (может, действительно озвереет и позвонит), потом залез в свой «Мицубиси сегун» и уехал.
Я знал, что алкогольный лимит у меня превышен, поэтому сконцентрировался на дороге и ехал осторожно, поглядывая в зеркала на предмет голубых полицейских мигалок. В дни моей бурной юности я как-то раз прогулялся в участок по причине вождения в нетрезвом состоянии и теперь, заметив в зеркале заднего вида зловещее белое авто, пережил остаточный приступ копофобии. К счастью, машина свернула и покатила в сторону «Олимпии».[2] «Дворники» не успевали смахивать воду с ветрового стекла, но на подъезде к Хаммерсмиту[3] ливень немного поутих. Я ехал и старался заглушить голос совести, говоривший мне, что зря я все-таки не позвонил в полицию.
Да, но, с другой-то стороны, Алан ведь формально мой начальник. Может, они с Клэр просто… поругались, ну там подрались малость… А я бы полицию вызвал. Он бы меня убил тогда. И вообще, мало ли что у людей бывает? Мы вон с Лиз тоже, когда ссоримся — тарелки летят будь здоров.
А кровь на крыльце? Я посмотрел на бурый мазок на пальце и вытер его о промокшие штаны.
Когда я добрался до нашего дома в Рохамптоне,[4] дождь уже перестал. Я припарковался на гравийной дорожке рядом с жениным «Фиатом Пунто». У нас с Лиз был домик с пятью спальнями в стиле Тюдор. Непогашенный фонарик на крыльце освещал черные деревянные балки и белые гипсовые панели фасада.
Я поставил телефон заряжаться, налил в стакан воды, бросил туда таблетку парацетамола и пошел с ним наверх, осторожно ступая на пострадавшую ногу. Я надеялся, что Лиз уже спит, но в спальне горел свет. Жена полулежала, откинувшись на украшенную пуговками спинку кровати и подоткнув под поясницу подушку. Нацепив очки на кончик носа, она читала какую-то книгу. Ее эльфийская мордочка блестела от кольд-крема «Клиник», которым она мажется на ночь, надеясь сгладить следы девяти лет супружеской жизни. Лиз подняла голову и кисло посмотрела на меня:
