не прочь вскружить девушке голову, но в жены берут только чистых, невинных. Любовницей может быть всякая, даже чужая жена. Но куда деваться несчастной, обманутой, опозоренной девушке? Разве только броситься в Дунай или под поезд…
В таких случаях Эржи тихо улыбалась. Она прекрасно понимала, с какой целью мать рассказывает ей эти истории. Сейчас, когда она молча шагала рядом с Белой, все это пришло ей в голову. «Милая моя мамочка, — подумала она. — Нет, меня не обманули. Я сама хотела, чтобы было так! Я любила… И не моя вина, что я ошиблась в своей любви».
— Бела, — вдруг позвала Эржи юношу. Тот обернулся. — Скажи, с той, Вираг, у тебя были близкие отношения?
— Отношения? — переспросил Бела. — Это нехорошее, грязное слово. Мы по-настоящему любили друг друга. И телом и душой. Под «отношениями» я всегда подразумеваю какую-то преступную связь. Наша любовь была чистой.
— Не все ли равно, каким словом это назвать, — возразила Эржи. — Важно то, что ты жил с ней. — Голос девушки звучал теперь холодно. — Скажи, она была девушкой?
— Да, — ответил ее спутник.
— И ты не презираешь тех девушек, которые отдаются мужчине?
— Нужно знать, что их толкает на это: любовь, деньги или еще что-нибудь?
— Ну, скажем, любовь? — допытывалась девушка.
— Зачем же презирать? Уж если кто и заслуживает презрения, так это мужчина, злоупотребивший такой любовью.
— И все же мужчины предпочитают жениться только на необесчещенных девушках.
— Ничего подобного. Если сильно полюбят, не обращают внимания даже на то, сколько у нее детей… Но почему ты так интересуешься этим? Можно подумать, что все эти проблемы касаются непосредственно тебя, — и Бела с улыбкой взглянул на девушку.
— Дурень! — отрезала Эржи и ускорила шаги.
Лайош Нири вертелся в приемной доктора Варги.
— Аннушка, — обратился он к смазливой сестре из операционной, — когда вернется господин главный врач?
— Не знаю, Лайошка, он пошел на заседание революционного комитета в центральное здание… Ну как дела с тем русским парнем?
— Понятия не имею… Ласло Тёрёк увез его куда-то да там, видимо, и оставил.
— Не очень-то он был нужен здесь, — засмеялась девушка.
— Вы, Аннушка, неправильно меня поняли. Он мне тоже не нужен. Но поймите одно: он раненый… и остается таковым, какого бы цвета ни была у него кожа, какого бы он ни был вероисповедания… Поверьте, я такой же венгр, как и другие… Только, знаете, я не люблю кичиться своей национальной принадлежностью… Вы до которого часа дежурите?
— Не знаю. Сестра Ица попросила подменить ее, пока она сбегает домой…
— Тогда я немного побуду с вами.
— Оставайтесь… — игриво улыбнулась девушка.
— Знаете, — произнес юноша и облокотился на стол, — мне нравится, что вы любите стихи. Я заметил, вы и вчера долго читали. Может быть, даже сами пишете. Тот, кто любит стихи, не может быть плохим человеком… Я тоже очень люблю…
— Вы? — удивилась девушка. — Вы, Лайошка? А я считала вас таким сухарем…
— Вот видите, нельзя судить по первому впечатлению…
— Кого же из поэтов вы больше всех любите?
— У меня нет какого-то одного любимого поэта. Главным образом мне нравятся современные. Ади, Аттила Йожеф, Михай Бабич, Арпад Тот… У Ади и Аттилы Йожефа — любовная лирика. Политические стихи — так себе, особенно у Аттилы Йожефа… А вы кого любите?
— Я обожаю всякие любовные стихи, читаю только про любовь.
— А между тем вам, такой заядлой революционерке, надо бы любить и политические стихи, — сказал он с еле заметной иронией, но, вспомнив о цели своего прихода, тут же улыбнулся, чтобы сгладить впечатление, которое могли произвести его слова.
— Еще не получили новые печати? — как бы между прочим спросил юноша и поднял круглую печать.
— Почему, разве будут новые печати?
— Ну, конечно, будут! Неужели вы не знаете? Эта уже недействительна, — сказал юноша и медленно стал читать буквы. — Даже прочитать не могу… Вы знаете, как делают печати?
— Нет, — ответила девушка.
Лайош тоже не знал, но смело взялся объяснять.
— Сейчас я вам расскажу… У вас не найдется чистого листа бумаги?
— Да вон же под самым носом лежит, не видите? — засмеялась девушка.
— Не такой, этот с больничным штампом. Нужен простой чистый лист бумаги… Посмотрите в ящике.
Девушка попробовала открыть ящики.
— Заперты… Подождите, я сейчас принесу из кабинета главного врача… — С этими словами она встала и быстро вышла в другую комнату.
Лайош спокойно поставил печать на трех или четырех официальных больничных бланках и быстрым движением спрятал в свою папку, продолжая при этом громко рассказывать:
— Знаете, это удивительно интересное дело…
— Хватит двух листов? — крикнула из другой комнаты девушка.
— Даже с избытком, — ответил Лайош. — Словом, очень интересное дело… Давайте же бумагу! — Он поставил печать. — А теперь слушайте внимательно. Видите эти буквы? Берут такой величины медную плашку. Затем вырезают каждую букву в отдельности. Эту работу выполняют граверы… Сначала тщательно вырисовывают… Но, я вижу, это вам совсем не интересно. Впрочем, это не удивительно, и мне тоже не очень-то интересно, Хотите, я лучше продекламирую вам лирические стихи?
Девушка удивленно посмотрела на него.
— Прочитайте, это куда интересней, — согласилась она.
— Бог ты мой, как летит время! У меня осталось всего пять минут, — воскликнул юноша, взглянув на свои наручные часы. — Ну, слушайте.
Лайош вдохновенно читал, а Аннушка, позабыв обо всем на свете, с наслаждением слушала юношу.
Погруженный в свои думы, Фараго сидел на низкой тахте и пристально смотрел в окно. Ему была видна утопающая в тумане гора Геллерт. Покрытые белесой пеленой выступы горного склона были похожи на закованных в латы витязей, которые в это прохладное осеннее утро поверх оружия накинули на плечи широкие плащи. Пробившись сквозь легкие облака, солнечные лучи окрасили бледно-красным цветом тысячелетние каменные глыбы, толстые стены цитадели, видавшие на своем веку много бурь и кровавых сражений. Устремившая ввысь пальмовую ветвь статуя Свободы горделиво сверкала под лучами солнца, возвышаясь над багровыми, словно окрашенными кровью, клубами тумана. Но через несколько минут все это исчезло под толщей низко проплывавших облаков. Они поглотили солнечные лучи, и все окружающее снова приобрело однообразную серую окраску.
Борбала, похожая на большую ласкающуюся кошку, прижалась к капитану, прильнув головой к его груди и устремив на мужчину такой восхищенный и благодарный взгляд, словно перед ней был какой-то сказочный герой. Фараго нежно гладил черные волосы девушки, затылок, нежный изгиб шеи. Борбала схватила мускулистую руку мужчины и с силой прижала к себе, словно желая навсегда удержать его подле себя.
— Я так боялась за тебя, Адам, — прошептала девушка, — так боялась, думала, что и не увижусь с тобой никогда…
— Ты
