лечатся, приводят себя в абсолютную норму богатеи со всей Европы, могущие себе позволить заплатить одиннадцать тысяч евро за одиннадцать дней пребывания. Говорят, лечится там Черномырдин, а уж его-то возможности… И операция у него такая же была, как у Кости. Письмо подтверждает предыдущее: ждут мистера Ситникова в декабре и точную дату называют. Забронированы два места, как просил мистер Ситников. Когда заказывал путевки, понятия не имел, с кем поедет. И вот – поедет с Лизой. Она аж задрожала вся, услышав рассказ Костин о том, что их в Альпах ждет. Только худеть не хочет, боится, Косте перестанет нравиться. А ему худеть необходимо, и процедуры оздоровительные нужны, и бассейн, и прогулки, а то фитнес-клуб забросил, забурел, животик появился, подниматься по лестнице тяжелее становится. Лиза отпуск просит за свой счет, ей идут навстречу, так что скоро собирать чемоданы.
Пятого декабря к полудню валить начинает снег, метет весь день и следующий, Лиза добирается к нему на сабвэе: на машине прорваться в Манхэттен невозможно. А Костя кайф ловит, бродит по вмиг обезлюдевшим Гринвич-Вилледж и Сохо, город черты обретает дачного места – с деревьями в белой опушке, двоящимися в снежном мареве домами, тускнеющими огнями и чуть ли не сугробами, в которых по колено вязнешь.
Утром в субботу будит Костю непривычный звук металлический. Спросонья мерещится – Лиза кастрюлями орудует на кухне. Лиза рядом лежит, посапывает, тогда что же это? Шварк-шварк, будто что-то скребется о твердую поверхность. Смотрит в окно – поземка слабенькая кружит, ветви дубов тяжелеют от снега налипшего. И опять доносится: шварк-шварк… Странно-знакомое, подзабытое, из сладкого тумана. Господи, да это тротуар перед домом чистят железными лопатами, как бывалоча московские дворники на Чернышевке и у Покровских ворот. Доносится звук из такого далека, что щемит в груди.
Перед отъездом Лиза просит денег больше обычного, пять тысяч, смущается, краснеет – впервые сама просит. Зачем столько? – недоумевает Костя. Ей же не на что тратить будет на курорте, поскольку он рядом. Мать хочет кое-какую мебель сменить, объясняет, а с финансами туго – она же у меня хоуматтендент, к старухе русской приставлена… Ответ устраивает, но червячком сомнение заползает слабенькое. Такое ничтожное, что вскоре напрочь забывает о нем.
Вылетают они в Мюнхен на рассвете, берут напрокат машину и уже через три часа в деревеньке над Инсбруком, метров на пятьсот, а может, шестьсот выше города. Тирольские домики, первые этажи каменные, беленые, вторые и третьи – с деревянными темными балками. Украшены домики сказочными персонажами, медальонами. В нескольких километрах горнолыжная трасса, подъемники видны. Вот и отель «Лонсерхоф». После Костиного запроса прислали из отеля по факсу описание с картинками: пятьдесят человек одновременно отдыхают, лечатся и больше чем полсотни «обслуги». И называется это гизунд-отель, просто так поселиться в нем нельзя, только с лечением.
Комната их на третьем этаже, разделена перегородкой, вместо двери – проход, далее спальня, в комнате-гостиной телевизор, диван и кресло из светлой кожи. Никаких излишеств, здесь совсем иное ценится.
Распаковывают чемоданы и идут гулять. Минус два градуса по Цельсию (никаких тебе Фаренгейтов), острый, слегка пьянящий воздух, дивный вид на заснеженные горы и тишина, аж в ушах звенит.
Нагулявшись, идут на медосмотр. Врачи, сама любезность и внимательность, расспрашивают, разузнают все их интересующее, делают измерения, анализы, тесты; приборы, компьютеры, как положено. Костя толк в этом знает, не забыл еще свою в иммиграции приобретенную профессию, и вывод делает – никогда и нигде, ни в одном госпитале, включая тот, где ему бэйпасы ставили, не осматривали его с такой дотошностью и скрупулезностью, как здесь. Косте, увы, есть что докторам поведать. Назначают ему диету – лишний вес у него одиннадцать килограммов, массажи, упражнения. Лизе тоже диету прописывают, но не такую жесткую, как Косте, и тоже массажи, процедуры всякие. Лечиться так лечиться.
И начинаются их будни. Едят все в общем зале, столы на двоих и четверых (Костя с Лизой сидят вдвоем), у каждого свой рацион. У Кости на завтрак черствая белая булочка, пятьдесят граммов спреда, морковного или авокадо, чашка кефира и чай с медом; на обед такая же булочка, суп-пюре из овощей, спред – лаке или авокадо – и чай; ужин вообще символический – чай с лимоном и мед. И ко всему прочему утром натощак слабительное – чашка воды с солью. Э, брат, так можно и ноги протянуть. Но странное дело: нет чувства голода, гасят его выпиваемые в течение дня минеральные соли. В девять утра овощной отвар выносится – можно пить и запасаться, наливая в термосы, которые в номерах приготовлены. Таким же образом крюшон подается с медом и апельсином. А еще на столах пузыречки с омерзительными на вкус каплями-витаминами. Пьют все, морщатся, но пьют, и Костя – тоже. За три дня до отъезда ему послабление выходит – добавлен ужин.
В первый день после завтрака тренер с Костей индивидуальное занятие проводит на бегущей дорожке. Косте это за ненадобностью, не хуже тренера знает, как и что делать надо, но так здесь положено, и потому терпеливо слушает объяснения и советы. Бежит по дорожке, чувствуя, как в растре-нированные мышцы прежняя сила по капельке возвращается, и смотрит на Альпы сквозь огромную стену стеклянную. Кажется, что бежит не в зале, а в горах, по спрессованному снегу, обдает его горячим дыханием ветра, и каждая жилочка внутри петь начинает.
Отходил, отбегал, теперь – новая процедура. Втирают Косте специальные масла с солью, надевают на него белый махровый халат и в ванну персональную, куда теплая вода подается. Сидит так минут двадцать, греется, кайф ловит. После массаж ног делают.
В другой, крошечной комнате обмазывают его грязью целебной, заворачивают в одеяло и погружают в ванну с теплой водой.
И каждый день бассейн. Трижды в неделю воду до тридцати шести градусов нагревают, плавать в такой температуре лень, лежит Костя, руки раскинув, или стоит, доставая ногами дно, и нервную систему успокаивает. Аквамоцион называется. Снег, горы, сосны, ели сквозь стеклянный витраж просматриваются, зрелище невероятное, фантасмагория. А после бассейна в сауну или мокрую баню, пропарился – и контрастный душ: стеклянная комната без потолка, холод в ней, как на воздухе, опрокидывает на себя ушат ледяной воды и снова в банное пекло… И так все одиннадцать дней.
В сауне в первый же день – неожиданность: входят они внутрь и видят двух тучных голых женщин, лежащих на верхней ступеньке полка с ногами бесстыдно раздвинутыми. Рядом мужчины голые. Ни плавок, ни полотенец на срамных местах.
