лангобардов многие епископы оставляли свою паству и спасались бегством в другие города от неистовства варваров; архиепископ миланский Гонорат, оставив свою паству, бежал в Геную. Все это объясняется религиозной разобщенностью арианланго-бардов и католиков-римлян, той же преградой, которую везде ставило варварам их вероисповедание. Кроме того, припомним еще, что лангобарды, в противоположность другим варварам, явились в Италию без всякого знакомства с римской культурой. Остготы, жившие в Паннонии и Мезии, вестготы, бургунды и другие варвары ранее своих наступательных действий приходили в столкновение с цивилизацией Римской империи. Лангобарды явились в Италию «свежие», дикие, не тронутые римским влиянием, не проникнутые идеей величия «вечного города», поэтому завоевание их имело более разрушительный характер.
Альбин Лангобардский умер в 572 году; ему наследовал (по избранию) Клеф (Clept), царствовавший только полтора года; потом идет интересная попытка бескоролевья: вместо того чтобы избрать одного верховного властителя, они поручили власть нескольким герцогам.[74] Но опасность, которая грозила им вновь со стороны византийского императора Маврикия и его союзников франков, снова заставила их прибегнуть к централизации власти, и королем был избран Аутари, царствовавший в 584–590 гг.
Перейдем теперь к вопросу о том, как поставили себя лангобарды по отношению к покоренному ими местному населению Италии.
Мы уже видели, что характер завоевания отличает жестокость; рассмотрим теперь их отношения к римлянам, постараемся разобрать, оставили ли они прежнее управление, законы и к какому сословию были причислены завоеванные. Вопрос этот по отношению к лангобардам имеет особую важность и вместе с тем многие трудности. Необходимо прежде всего исследовать, признали ли лангобарды личность права или территориальность его. Один германский ученый (Савиньи)67 на лангобардах доказывал непрерывность существования римского права во все время империи. Но если существовало это право, то кем же оно применялось, кто судил в это время? Если были римские законы и римские граждане, то, следовательно, были и муниципии как место суда. Доказав в положительном смысле непрерывное существование этих муниципий, мы этим самым подтвердили бы теорию тех ученых, которые коммунальное движение городов в Средние века приводят в связь с преданиями муниципального Рима. До сих пор еще ученые, впрочем, не пришли к окончательному разрешению этого спорного вопроса. Существуют три школы, мнения которых совершенно расходятся. Для одних ученых[75] завоевание 569 года мало произвело изменений в Италии, оставило за ней римский характер, оставило римскому населению свободу, большую часть собственности и самостоятельное право, даже не разрушило римских муниципальных учреждений, одним словом, изменило оболочку, не тронув зерна. Эта школа, таким образом, признает отдельное существование лангобардов и римлян.
Для других[76] суровое, беспощадное лангобардское завоевание может быть сопоставлено по своим последствиям только с завоеванием англосаксов, так как привело к полному порабощению туземного населения. Завоеватели не только не оставили римского права и порядка, но обратили население в полурабское податное состояние. На всей территории Западной Римской империи началось господство германского права, которому должны были подчиняться и римляне.68 Согласно с этой теорией позднейшее коммунальное движение не имело никакой связи с древними римскими учреждениями.
Третьи,[77] наконец, отыскивали средние положения между этими противоположными мнениями, считая, что сохранилась личная свобода римлян, хотя и признали разрушение римских учреждений. Теория эта, впрочем, не имеет особого научного значения.[78]
Чтобы несколько уяснить себе спорный вопрос, обратимся к Павлу Диакону, который два раза упоминает об отношениях победителей лангобардов к побежденным. В первый раз он говорит об этом, описывая события после убийства Клефа (574). При герцогах, захвативших тогда власть, многие знатные римляне были убиты из корысти, остальные же разделены были между гостями так, чтобы они платили одну треть своих плодов лангобардам, и таким образом они сделаны были их трибутариями (tributarii). После десяти лет господства герцогов королевская власть была восстановлена с воцарением Аутари, а поселения и земельные отношения подверглись новому изменению. Павел Диакон говорит по этому поводу: «Ради восстановления королевской власти герцоги, которые тогда были, половину своих имуществ передали для королевского употребления, чтобы король имел средства, откуда бы мог кормить себя и тех, которые к нему были привязаны и состояли в отношении к нему в служебном подчинении по разным должностям. А население покоренное зависимое распределено было между лангобардскими пришельцами» (Pauli Diaconi Hist. Lang. L. II, 32; L. III, 16).
Устранив разного рода искусственные и натянутые толкования и приняв за исходную точку объяснения тесную связь между обоими приведенными местами, мы можем остановиться на следующем заключении одного из новейших исследователей этого вопроса, русского молодого ученого г. Виноградова: «Несомненно, – говорит он, – что в обоих случаях дело идет не о случайных захватах и не о местных мерах, а о правильноq процедуре, касавшейся всего римского населения, имевшего земельную собственность».
Правда, в более подробном отрывке Павел Диакон говорит как будто только о знатных людях (nobiles), но, упоминая об остальных, подвергшихся разделу, он показывает, что имел в виду определенный класс; такого рода высший класс с определенными и существенными признаками составляли как раз землевладельцы, так как их было и не особенно много и они играли самую видную и ответственную роль в римском обществе. Раздел, направленный против землевладельцев, непосредственно затрагивал и все остальное население, зависевшее от землевладельцев. О судьбе купцов и ремесленников, а также движимого имущества Павел Диакон умалчивает, и мы не знаем, касались ли их сколько-нибудь мероприятия герцогов и Аутари или нет. Во-вторых, несомненно, что в раздел попадала не прямо собственность римлян, а они сами. Таков общий смысл обоих отрывков.
Затем являются недоумения и вопросы: если оба раза раздел совершался на одинаковых основаниях, если второе описание, по своей краткости, как бы указывает для разъяснения на первое, более полное, то зачем вообще понадобился второй раздел? Он был вызван не введением в дело нового принципа, о котором не сказано ни слова, а фактически пересмотром имущественных прав. Каким было личное положение римлян и как была велика их зависимость от лангобардов? Именно на этот особенно важный вопрос наши два летописных отрывка не дают вполне ясного ответа. На основании их можно сказать только, что римляне не были обращены в рабство, потому что тогда лангобарды были бы названы не «hospites», а господами, «domini», что, с другой стороны, римляне не сохранили полной свободы, потому что летописец не употребил бы относительно их выражение «tributarii efficiuntur». Между тем от определения характера зависимости римлян зависит весьма многое: с ним связано суждение об общем гражданском положении завоеванных, о судьбе их права и учреждений.
За неясностью прямых свидетельств необходимо обратиться к косвенным и позднейшим.
