Остановились, поэтому, в другом месте, на столько, сколько было обязательно нужно. Уже запрягали коней, когда вошёл служащий под предлогом каких-то приготовлений для дороги, и кивнул панне Эмме, чтобы вышла с ним. Она почувствовала, что там снова что-то произошло, и с тревогой вышла. На пороге второй комнатки на пороге, в уголке стоял Млот.
Никогда ещё таким погружённым в себя и грустным не видела его панна Эмма, лицо молодого человека, обычно светящееся энергией и отвагой, выражало беспокойство и несказанную боль.
– Что с вами стало, – сказала ему, потихоньку приближаясь, Эмма, – когда нас брали в неволю?
– Я? Убегал, – сказал Млот, – я знал дорогу, легко нашёл коней, достал до города.
– И возвращаешься так скоро? Что же с Каролем?
– Кароль! – воскликнул грустно молодой человек. – Кароль, если есть небо… уже на небе… и молится за Польшу, за которую погиб.
Эмма сложила руки.
– Тихо! Тихо! Что же теперь мы предпримем с Ядвигой?
– Если бы это была другая женщина, не она, – прервал Млот, – я бы сказал: увезите её, отправьте, но у Ядвиги достаточно силы души, чтобы с ним на смертном одре попрощаться, а если откажете ей в этом последнем утешении… будет для неё больней. Кароль лежит на катафалке, прежде чем его похоронят; вы должны поспешить.
– Но как же, – крикнула обеспокоенная подруга, – говорить ей? Или молчать? Что предпринять? Приготавливать её или сразу сказать всю правду?
– Приготовления к такой боли удвоят её только, – отпарировал грустно Млот, – её сердце должно предчувствовать несчастье и к нему быть приготовлено.
– Как же? Когда? Он давно умер?
– Не спрашивайте меня ни о чём, я бы не мог говорить, – Млот схватился за голову. – Были при его смерти из ряда вон выходящие вещи… в горячке пророчил, имел видения, прощался с Ядвигой, и… грезилось ему, бедному, что она рядом с ним… а была это Ванда, дочка хозяина, что за ним смотрела. Перед самой смертью разыгралась трогательная сцена… он дал ей колечко. Раненый Лукаш благословил их, девушка от этого почти повредилась рассудком.
С напряжённым слухом и глазами, полными слёз, Эмма ловила каждое слово рассказывающего, заламывая руки… наконец она забылась и начала громко рыдать. Оба не заметили, что потихоньку вошла Ядвига и глазами уже отгадала их разговор. Спустя минуту она подошла к Эмме.
– Чувствую, вижу, знаю, – сказала она, – Кароль умер? Говори! Говори! Не скрывай от меня… не выделяйте мне по капельки того бокала желчи… говори!
– Ты всё уже знаешь, – воскликнула она, бросаясь в её дружеские объятия…
– А я! Я не была у его ложа в ту минуту, когда глаза его, может, искали меня, когда сердце, разрывающееся от скорби, наконец усомнилось… и умер, упрекая меня… в неверии… О! Я несчастная!
Ядвига начала плакать.
– Я всё это предчувствовала, – сказала она через мгновение, – так должно было быть. Я слишком его любила, и слишком мало ту родину, которую он так любил… Но, скажите мне! Скажите… Нет! – прервалась она вдруг. – Не хочу ничего знать. Лошадей! Лошадей! Я его хоть умершего должна увидеть и попрощаться…
И выбежала как безумная, бросаясь к карете. Млот снова сел при вознице. Эмма рядом с ней. В душе несчастной женщины ужасно распространялась боль, она боролась с ней, превозмогла… стиснула уста, побледнела, горячие веки высохли. Села в углу кареты и, неподвижная, с глазами, уставленными в одно место, молчащая, как мрамор, пробыла так вплоть до вечера. Эмма, видя, что высказанная боль станет легче, несколько раз пыталась добиться от неё слова. Ядвига на каждый её вопрос отвечала другим.
– Далеко ли ещё?
После короткого дня быстро приближался вечер, падали сумерки, когда вдалеке увидели очень освещённую усадьбу, двор был полон каких-то людей и в боковом строении открыты окна, через которые было видно много света; легко было догадаться, что там среди этого блеска лежали останки умершего. Ядвига, высунув в окно голову, крикнула вознице чтобы остановился у дверей дома. Только останавливаясь, она заметила, что двор был полон русских солдат.
Их дикие и бесформенные крики заглушали тихий голос молитв у гроба покойного. Млот, заметив издалека русских, быстро сполз с козел перед воротами двора и побежал где-нибудь спрятаться, а заметил уже между казацкими конями взятых в усадьбе пленников, связанных; доктора Хенша за то, что смел лечить повстанца, ксендза Лукаша за то, что его исповедал… Войтка – что ему прислуживал. Бедный ксендз был сильней всех побит, сутану на нём разорвали, лицо было окровавлено, а руки сзади были стянуты толстой верёвкой, которая была прицеплена к лошади. Несмотря на это, он спокойно глядел в небо и потихоньку молился. Солдаты, повторяя не новую сцену, окружили его, оскорбляя, плевали в лицо, били плёткой, красили ему усы углём… Командующие смотрели с радостью на эти деяния молодцов… О! Герои России!
Едва карета остановилась среди этой стаи, солдаты её окружили, а господин капитан с сигарой во рту и улыбкой приблизился с издевательской миной.
– Хо! Хо! – воскликнул он ломаным языком. – Вижу, вы прибыли на похороны повстанца! Бунтовщика оплакивать! Но я ему тут другие похороны устрою, а вам иное развлечение с солдатами! А! Красивые панны! Вот ведь! Вы бы бросили этих глупых поляков и пошли в лагерь… увидели бы, какими весёлыми мы умеем быть с дамами…
Ядвига грозно поглядела на русского и он как-то замолчал, её серьёзность смешала его, тем временем прибежавший хозяин начал оттягивать офицера в сторону.
– Капитан, – сказал он, – слушайте… если солдатам отпустите вожжи, вам ничего из этого не придёт, берите, что вам дарю, и дайте нам спокойно труп похоронить, а людей этих выпустите.
Офицер махнул рукой, но однако же, слушал.
– Не могу, не могу, – сказал он, – иди прочь…
– Подумайте… – добавил шляхтич.
– Ну, возьми тебя дьяволы, – воскликнул генерал, подумав, – дай триста рублей, коням овса, и вот, – он потянул за цепочку, доставая из его кармана дорогие часы, – вдобавок это… тогда оставлю вас в покое и уйду.
– Согласен, – простонал Вернер, – пойдёмте в усадьбу, плачу сразу, только уступите и отошлите солдат…
– Но! Не глупый! Один без них не останусь. Ещё бы меня тут готовы взять повстанцы… давай деньги, пойду вместе с ними.
Добившись этого торга, капитан приказал солдатам встать в шеренги к маршу, а сам направился в усадьбу.
Тем временем Ядвига вошла в комнатку, в которой лежал труп Кароля на низком катафалке, обставленном свечами и зелёными сосновыми ветками; на пороге она бросилась на пол… Силы её покинули, когда его увидела… с той улыбкой смерти на устах. В минуту, когда она нагнулась, женская
