расчистить и прокопать проезд сразу за воротами – так, чтобы любой транспорт тяжелее телеги с сеном сломал хрупкие подпорки и ушел на двадцать футов под землю. Так что, дабы бурам было по чему проехать, он и провернул этот трюк – наши собственные снаряды и обломки навесов обильно покроют площадь под воротами и обеспечат твердую опору. Неужели он думает, что при таком подходе сможет уцелеть хоть один человек из экипажей, требующихся для запуска бура, если предположить, что они тоже сейчас участвуют в марш-броске? Скорее всего, о таких мелочах, как жизни солдат, он не беспокоится. Или продумал ход тщательнее. Я довольно хорошо знаю его – так вот, он точно не станет рисковать большим ради малого.
Слава богу, Нико был там, где и должен быть – спал в собственной постели в префектуре. Мне хватило четырех слов – «они здесь, уже идут», – чтобы он вскочил как ошпаренный, ввинтился в доспехи прямо в исподнем и рванулся к стене. Я же поспешил дальше – поднимать на уши гильдию шахтеров.
Огуз, подумал я, когда бежал назад к стене по улицам, которые быстро заполнялись внезапно мобилизованными, сонными, испуганными людьми, не знал меня так хорошо, как я знал его. Он решил, что я сниму артиллерию, чтобы защитить гавань от его мифического флота. Но я не стал так поступать. Я построил новую технику – машины на Стене были специально заточены под стрельбу каменными шарами, и, вместо того чтобы их переделывать для противостояния кораблям, проще было сделать что-то новое с нуля. Конечно, только инженер смог бы принять это в расчет. Он ожидал, что огневая мощь на крепостных валах уменьшится на треть и потери будут обильные, но не катастрофичные – такую цену Огуз всегда был готов заплатить. Могу вообразить его удивление, когда он обнаружил, что не все продумал. Поделом подлецу.
Представитель гильдии шахтеров ждал меня у ворот башни. Я немного знал его – из Зеленых, спокойный тип, вроде бы надежный. Я объяснил:
– Помнишь, твои люди ямы под воротами вырыли? Так вот, враг везет сюда тяжелую технику – чтобы обрушить каркасы, засыпать ямы камнями и проехать к воротам. Я хочу, чтобы ты открыл ворота с нашей стороны, спустился под землю и избавился от этих камней – желательно со скоростью поступления. Сможешь организовать?
Он посмотрел на меня так, как будто я спрашивал у него таблицу умножения.
– Мне нужно десять минут, – ответил он.
– Спасибо, – выдохнул я.
Артавасдус отвечал за оборонительные учения и действия – и где же он сейчас? А он уже был там – порой я спрашиваю себя, когда это простые строители и проектировщики успели стать мастерами военного дела? – и отдавал приказы высоким, чуть раздраженным голосом, демонстрирующим, что ситуация под его контролем. Он выдвигал подручных на позиции – правда, если я его слышал, то и враг тоже. Не то чтобы это имело значение, но, может, с «мастерами» я поторопился.
Скача через две ступеньки, я вновь забрался по лестнице на стену. До меня немного запоздало дошло, что никто не знает, где я, и это плохо – люди должны быть в состоянии найти меня и слушать мою команду. Вдруг прямо передо мной выскочил Фаустин – тапки на босу ногу, желтый шелковый халат.
– Мне сказали, ты будешь здесь, – выпалил он. – Какой ужас, Орхан, что нам делать?
Башня, в которой я находился, стала штабом командования всей обороной – просто потому, что я был в ней, – и я был так занят людьми, бегающими в поисках решений, что у меня не было времени перевести нас всех в место получше. Излишне упоминать, что мы и собственных мыслей не разбирали из-за проклятого грохота катапульт, окружавшего со всех сторон. Стены и пол дрожали. Ни стола, ни стульев, ни писчих принадлежностей тут не было – потом, правда, появился Зеленый с толстой пачкой бумаги, рожком чернил и целой коробкой перьев. Честь и хвала ему или тому, кто послал его и таким образом снял с меня обязанность думать сразу за всех и обо всем.
Время от времени во всеобщую толкучку вваливался Гензерик – сообщить, далеко ли продвинулся враг. Силам Огуза пришлось несладко – уцелевшие навесы натыкались то и дело на разрушенные, застревали, образовывались чудовищные заторы то тут, то там. Я все время спрашивал, как у нас дела с боеприпасами, скоро ли они кончатся? И когда мне ответили, что всё в порядке, что мы сможем поддерживать плотный огонь еще несколько часов как минимум, я едва ли поверил. Как такое возможно, учитывая спешку, с которой мы готовились встречать осаду? Когда это я успел позаботиться обо всем? На самом деле я банально запамятовал, что подрядил тысячу мужчин и женщин работать круглосуточно, несколько недель кряду на заготовках – так что тех же каменных шаров у нас и впрямь было хоть завались. Дико нервничая, я все время допытывался, который час, – и слышал в ответ «пять минут с тех пор, как вы спрашивали в последний раз», и всякий раз удивлялся. Я-то думал, в этом ужасном, раздираемом дрожью помещении мы провели несколько дней, если не недель, и люди, говорившие мне о считаных минутах, очевидно, наглейшим образом лгали. И это их, пропащих лжецов, я почитал за союзников!
В какой-то момент меня осенило. Хорошие идеи и здравый смысл давно меня покинули, но это уже было не важно. Мои подчиненные справлялись со всем сами. Все эти минуты и дни прошли за прикидками – что будем делать с тем, с этим, когда и как. Помню, как слезно уговаривал кого-то приказать смениться экипажам катапульт – ребята не смогут так долго держаться на ногах, они устанут, они повалятся с ног, они будут мазать, мы проиграем; посмотрев на меня точно на маразматика, этот кто-то сказал, что смена производится каждую четверть часа, ведь именно такой порядок я сам утвердил около трех недель назад. Оказалось, они действительно слушали меня.
И я продолжал улавливать этот громкий, раскатистый голос где-то на зубцах башни, в которой мы находились, – громовым эхом он разносился по лестничной клетке, и даже свист требушетных залпов не мог заглушить его. Лисимах подбадривал солдат – этим ведь я должен был заниматься, но у меня не было сил, никаких сил, голова раскалывалась, и я молил кого-нибудь пойти и сказать ему, чтобы он заткнулся. Гензерик отметил, что герой Города отлично справляется со своими обязанностями – когда он рядом, люди хоть горы свернуть готовы, – но, если
