читателя, и для рассказчика, который учится выражать свои мысли способами, неприемлемыми для Единого Государства.
Борьба между упрощенной социальной идеологией и врожденной неопределенностью человеческого восприятия частично представлена в романе показательными примерами из области искусства. С одной стороны, Замятин демонстрирует нам ряд убогих образчиков подцензурного творчества, дозволенного Единым Государством, – это два коротких стихотворения, одно из которых изобилует арифметическими образами; несколько описаний поэтических чтений и концертов, где исполняется музыка, основанная на математических формулах; упоминания стерильной архитектуры Единого Государства; отпугивающие заглавия некоторых книг, например «Цветы Судебных Приговоров» и «бессмертная трагедия “Опоздавший на работу”» [183]. Из замечаний Д-503 ясно, что они создаются скоростным, механическим способом, отличаются стандартной предсказуемостью и приносят пользу, в первую очередь как орудия пропаганды. Это выхолощенное, а следовательно, нежизнеспособное искусство. Более того, вся творческая деятельность обезличена. Буквенноцифровые имена художников Единого Государства не названы; исключение – R-13, имя друга Д-503, поэта. Таким образом, «официальное» искусство служит для выражения общепринятых, одобренных государством взглядов, тогда как личностное самовыражение художников прошлого отвергается; из последних в романе упоминаются Шекспир, Достоевский и Скрябин. При этом все нумера обязаны пройти «установленный курс искусства» [159]; кроме того, в Едином Государстве функционирует Институт Государственных Поэтов и Писателей [182] – еще одно удивительное предвосхищение сталинского общества с его союзами творческих деятелей. Однако каждый божий день нумера слышат одну и ту же музыку – Марш Единого Государства, а Д-503 не знает, как выглядит фортепиано [150]. Судьба искусства в Едином Государстве не может не вызывать беспокойства. Под вопросом также эстетический вкус. Поэты воспевают смертную казнь, а также пишут о том, как люди чистят зубы, шпионят друг за другом и ходят в туалет [183]. Вряд ли нас удивит, что этот режим не породил ни одного великого художника – пока мы не доберемся до самого Д-503.
Искусство в романе порой выступает на стороне революции, по сути на стороне человеческой природы. В тексте кратко описывается фортепианная пьеса Скрябина, упоминается бюст Пушкина и излагается ироничный набросок R-13 к поэме об Адаме и Еве – всего этого недостаточно. Есть и еще один возможный пример. В эпизоде казни «преступника» R-13 декламирует откровенно подрывные стихи: Д-503 потрясен тем, что его друг пространно цитирует святотатственные строки о Благодетеле, очевидно написанные осужденным. Как уже говорилось, R-13, скорее всего, воспользовался случаем, чтобы высказать собственные бунтарские взгляды, – недаром поэт выглядит таким взволнованным, к удивлению Д-503 [169].
Тем не менее самой мощной и всепроникающей революционной силой в «Мы» выступает именно естественное человеческое искусство: его воплощает сам роман. Морсон отмечает, что утопическая литература часто маскируется под роман в качестве «обертки» для своих пропагандистских целей. С замятинским текстом все наоборот: вначале он предстает как пропагандистское послание, но вскоре раскрывается как роман. По словам Морсона, антиутопический роман, противоположный, а зачастую и пародирующий утопический, с точки зрения жанра представляет собой «анти-антироман»; следовательно, в нем, как правило, подчеркиваются характерные свойства романа, в частности присутствие индивидуальной личности, со всеми вытекающими последствиями [Morson 1981:77,92,117; 6]. В данном случае такой личностью оказывается наш начинающий рассказчик Д-503, утверждающий, что не разбирается в тонкостях письма. Но вскоре он преуспевает в творчестве. Если – во многом благодаря рукописи Д-503 – Замятина называют одним из величайших русских писателей XX века, то, несомненно, следует признать, что Д-503 не менее значительная фигура для XXX века. Его рукопись представляет собой самый действенный акт индивидуалистического восстания – учитывая, что из-за удаления фантазии его эмоциональное и интеллектуальное развитие оборвалось, 1-330 обманула его сексуальные ожидания, а его незаконного ребенка от 0-90 ждет неопределенное будущее. Как роман рукопись Д-503 продолжает развенчивать социальную инженерию и стандартизацию; она остается бунтом во имя человеческой природы1.
Исходя из этих соображений, мы начинаем понимать, почему так много внимания в романе уделяется собственно рукописи Д-503. Трудно представить, каким был бы роман, если бы Д-503 не вознамерился изложить практически все свои мысли на бумаге. Конечно, результатом стал сам роман, но смог бы Замятин сообщить нам столь многое, если бы не главный герой писал текст, а всеведущий повествователь от третьего лица? Писательский долг Д-503 заставляет его отметить и готовящееся восстание Мефи, и шаткость Единого Государства, и собственное растущее инакомыслие. Стремление «создавать особые вещи» вскоре сказывается в растущей одержимости Д-503 своим дневником. Манера письма Д-503 обеспечивает взгляд на события изнутри и неизбежно формирует наше понимание этих событий. Более того, рукопись Д-503 не только напрямую влияет на основной сюжет, но и определяет его[88][89]. По словам Г. Розеншильда, «едва Д-503 берется за дневник, его взгляды, как ни странно, начинают расходиться с государственными» [Rosenshield 1979: 82]. С этим согласен Эдвардс, когда говорит о «способности искусства завладевать писателем, изменять его и вести к истине» [Edwards 1982: 74]. Как предполагает П. Парриндер, «бунт Д-503 неотделим от его писания» [Parrinder 1973: 25]. И это бунт не только для Д-503, но и для его читателей XX века, учитывая опасные свойства рукописи. Парриндер предполагает, что «“математически совершенное государство” ошиблось уже в том, что поощрило своих граждан к литературному самовыражению» [Там же]. Ведь пишет не один Д-503. Пишущим часто можно увидеть соседа главного героя, и многие нумера стоят в очереди в Бюро Хранителей с листками и тетрадками [290]. Вполне возможно, что писание так же действует и на них. Напомним, что Д-503 начинает вести дневник, откликнувшись на призыв Государства нести пропаганду на другие планеты, – эта литература должна была составить весь первый груз «Интеграла». Очевидно, что такая политика непременно принесет Государству непредвиденные проблемы.
Вследствие того что главный герой является и основным рассказчиком, центральной, если не единственной точкой конфликта оказывается его сознание. Как отмечает Парриндер, в результате того, что Д-503 взялся за перо, «настоящее поле битвы» романа «находится у него в голове» [Parrinder 1973: 23, 24]. Если, как говорит 1-330, «человек – как роман» [246], то романы должны чем-то напоминать людей, и это чревато новыми последствиями. Хорошие романы помогают сформировать это восхитительное и непокорное существо – человека, обладающего цельной личностью, способного мыслить самостоятельно, подобно еретикам, которых Замятин так часто идеализировал в своих статьях. Это быстро встречает противодействие со стороны режимов, подобных Единому Государству: Морсон называет гипнопедию, гипноз, промывание мозгов и лоботомию методами «превентивной эпистемологии», практикуемыми в литературной утопии, чтобы предотвратить психологическую интеграцию личности [Morson 1981: 128]. Художественное письмо, с другой стороны, способствует душевной цельности [246]. В этом и заключается основное очарование рукописи для Д-503, Замятина и нас, их читателей, поскольку
