во сне призвало меня сюда! Я вижу свет других веков в твоих глазах. Кто ты?
— Меня зовут Валдар; раньше меня называли Халид-Меч аллаха, а еще раньше — Терай из Армена, пришедший со звезд во времена, которые давно забыты, — ответил я медленно и серьезно, глядя ему прямо в глаза. — А ты — не другой ли образ того, кто стоял рядом со мной на Голгофе? Твой голос звучит для меня как эхо того, кто говорил со мной там, когда опустилась тьма и гром возвестил смерть Белого Христа.
— Не знаю, не знаю, — пробормотал он, склонив голову и перекрестившись. — Мне только приснилось то, что ты видел, ты, высокочтимый среди людей. И все же, это может быть, да, может быть, ибо истинно пути господни полны тайн и непостижимы.
— Однако цель твоего прихода сюда достаточно ясна, — сказал я. — Тебе предстоит сделать святое дело, а здесь есть время и место, чтобы выполнить его.
Затем к его удивлению и восторгу я рассказал о цели, ради которой мы собрались на берегу у наших кораблей, и, когда я закончил, он упал на колени и, протянув руки и подняв лицо к небу, произнес в слезах голосом, прерывающимся от рыданий:
— Осанна всевышнему! Да будет благословенно имя господа, ибо он сотворил чудо и обратил сердца язычников к поклонению ему!
Я взобрался на корму одного из кораблей и рассказал всем о миссии монаха, после чего поставил его на свое место и велел говорить. И говорил он до тех пор, пока грубые сердца не растаяли от жара его горячих слов. Мужчины кричали, а женщины плакали, когда он сильными, простыми словами поведал о жизни Христа и судьбе его гроба.
Когда он закончил, воцарилась тишина, которую нарушал только плеск мелких волн на берегу, а люди, затаив дыхание, смотрели друг на друга и сжимали рукояти своего оружия.
Потом тысячи клинков сверкнули одновременно, и тысячи голосов прокричали, свирепые от новорожденного религиозного пыла:
— Слава Белому Христу! Слава! На Иерусалим! На Иерусалим!
В то утро мы не отплыли, потому что прибытие Ансельма и его монахов принесло им и нам много дел и забот, так как святые люди не успокоились, пока не окрестили каждую душу в Иварсхейме — мужчин, женщин и детей, а поскольку их было около пяти или шести тысяч, то на это ушел не один час, хотя они и выстроились рядами на коленях на обоих берегах небольшого ручья, протекавшего через долину; и когда Ансельм благословил воду, братья его, подобрав полы своих монашеских одежд, пошли вверх и вниз по течению, окропляя людей водой и осеняя их лбы крестным знамением.
Когда церемония закончилась, я отвел Бренду в сторону и спросил, не позволит ли она мне попросить Ансельма совершить еще одно таинство его церкви и соединить нас браком, прежде чем мы отправимся на священную войну. Но при этих словах она покачала хорошенькой головкой и упрекнула меня так мило и торжественно, что, как ни обиден был для меня ее отказ, я еще больше полюбил ее за это. Я не смог найти в сердце сил переубедить ее, когда она возложила руки на крест на своей груди и сказала, как много столетий назад говорила мне на другом языке и во имя другой веры, что, будучи девой-рыцарем, она поклялась посвятить себя нашему святому делу и что она вернется с победой и миром или отдаст во имя Христа свою жизнь, как отдала ее прежде за ислам.
На такую готовность не могло быть другого ответа, кроме согласия. Но когда я оглянулся через века на тот ужасный и все же славный день в Ярмуке, мое сердце сжалось от боли, и я был бы готов отдать все, кроме ее бесценной любви, за то, чтобы мой подарок Бренде оказался лежащим глубоко на морском дне, прежде чем я отдал его ей или внушил ей мысль надеть его в Сирии. Но что сделано, то сделано, и мне оставалось только терпеть со всей верой и мужеством.
В ту ночь, как и полагалось, мы долго и весело пировали в большом зале бурга, и Ансельм рассказывал нам удивительные истории о том, как поколение за поколением викинги приходили к английским берегам, не только из Скандинавии, но и из другой земли, завоеванной ими на юге, называемой Нормандией, откуда внук сурового конунга Хрольф Пешеход повел огромную армию на завоевание Англии и обратил в рабство саксонскую деревенщину южной Англии, заслужив себе имя «Завоеватель», под которым он известен и по сей день.
Он также рассказал, что король Англии Ричард Львиное сердце, правнук того завоевателя, уже движется на священную войну. Когда мы услышали это, имя Ричарда Львиное сердце вырвалось у каждого воина, наши крики сотрясли стены и крышу большого зала, и тут же мы поклялись, что не будем служить никакому другому вождю, кроме того, в чьих жилах течет настоящая кровь конунгов — морских королей.
На следующее утро мы вышли в море, и Ансельм Линдисфарнский отплыл с нами. Когда мы выходили из фьорда, его братья-монахи встали на своем кораблике вокруг большого медного креста и благочестиво простились с нами, распевая «Te Deum» [ «Тебя, Господь, славим!»] на сладкозвучной церковной латыни, пока наши длинные корабли проносились мимо них.
Много дней под парусом и на веслах мы шли на юг, догоняя лето, покидавшее северные земли, и посещая по пути прибрежные города и поселки, но не как морские разбойники, какими мы были во время нашего путешествия на север, а в мирном обличье добрых воинов-крестоносцев.
В Италии и на Кипре мы купили лошадей для нашего отряда, а в Ларнаке мне посчастливилось найти угольно-черного жеребца, достойного носить имя моего старого боевого коня, достаточно сильного, чтобы выдержать самого Ричарда Львиное сердце. И на Кипре же я нашел светло-гнедую лошадку, на спине которой Бренда, вся в доспехах, выглядела самым изящным рыцарем, когда-либо отправлявшимся на войну, даже в те времена, когда это не казалось необычным, что знатные дамы и девушки надевают рыцарские доспехи и скачут со своим сеньором или возлюбленным, куда бы честь ни позвала его.
С Кипра мы отправились в Сирию и высадились в нескольких сотнях метров к северу от Акко, как раз вокруг которого тогда бушевала вся война. Турки, как тогда стали обычно называть мусульман (так как они не были ни настоящими арабами, ни верными последователями пророка, а лишь чужеземными и беспородными еретиками, в руки которых опозоренный скипетр ислама перешел в
