паузы во фразах с поцелуями в шею, — Я согласна. Боже, да я была бы согласна на все. Я сейчас плакать буду... Ладно, не буду. Поцелуй меня уже, — подытожила я, дойдя с поцелуями до его лица и будучи все еще не в силах разжать свои объятия.
— Однажды ты мне что-то сломаешь всё же, — проворчал он в ответ, но вместе с тем мягко обхватил мое лицо ладонями, чтобы все же притянуть к себе и легонько поцеловать.
Я даже отстранилась на мгновение, чтобы убедиться, что Альк это не всерьез и что я не делаю ему больно. А после — приникла к нему с объятиями с новой силой, целуя так жадно, словно мы не виделись месяц, или как тогда, в Канаде, когда я вообще думала, что не увижу его больше... Только теперь мои прикосновения и поцелуи были наполнены иным чувством — осознанием, что Альк теперь и вправду насовсем мой и только мой, и что ничто в этом мире не сможет его у меня отнять. Почти физически было сложно отстраниться снова, на этот раз — чтобы спешно стянуть с себя свитер, и снова наклониться к нему, забравшись верхом и прижимаясь всем телом.
Меня даже с ног до головы охватило чувство бытия в моменте здесь и сейчас. Словно он не закончится никогда. Словно можно заставить время застыть, и вечно ощущать его губы на своих губах, как сбивается наше дыхание в унисон, как по голой спине бегут мурашки от прохлады и его прикосновений одновременно. Как сладостно-горячо в сердце, и слезы все так и норовят выступить сквозь плотно сомкнутые ресницы, и мысли стираются в сознании напрочь. Остается только это мгновение, и все.
Мгновение, которому суждено растянуться в целую вечность. Потому что мы заслужили этот гребанный хэппи-энд.
Бонус
Ванда надеется, что ее муж не замечает, как практически каждую ночь, проснувшись от очередного кошмара, она тянется к шраму на его руке.
Касается совсем легонько, невесомо, чтобы не разбудить — знает, что Альк спит безумно чутко — но этого ей достаточно, чтобы осмелиться снова закрыть глаза. Глубоко вдохнуть, сгоняя внутреннее оледенение. Неровные края когда-то плохо зажившей раны помогают девушке выровнять дыхание.
Перед внутренним взором блаженная темнота. Никаких болезненных воспоминаний. Только теплые руки любимого, едва уловимый аромат кондиционера от постельного белья, его практически беззвучное сопение и полная темнота. Свежий воздух, пробивающийся в форточку — никто в этой семье не выносит духоту. Девушка ощущает себя безумно крошечной, то ли от не до конца улетучившегося страха, то ли от прикосновения к мужскому плечу, которое в обхвате шире ее обеих ног, вместе взятых, и это успокаивает вдвойне.
Он мертв. Тот, кто оставил все эти шрамы — давно сдох, Ванда. Кошмары — это просто сны.
Почему они вернулись? Почему этот сукин сын умудряется портить ей жизнь даже теперь, когда прошло столько времени? Говорят, всему виной стрессы, усталость, перенапряжение… Травмы. Глупости — не происходит с ней ничего такого. Жизнь уже несколько месяцев как похожа на сказку, о которой ей когда-то мечталось. Тихий пригород, обязанности домохозяйки, ожидание мужа с работы с вкусным ужином.
Редкая, и оттого безумно ценная улыбка в прищуре его желтых глаз.
Совместный просмотр фильмов, под которые Альк неизменно засыпает. Ведь он только лишь делает вид, что смотрит.
Поездки с Тсарой по магазинам, шоппинг, салоны красоты, обустройство интерьера и прочие приятные мелочи.
Не жизнь, а праздник. Ванда уже почти успела забыть, как замазывала тот злополучный синяк, больше всего на свете боясь, что его увидят.
Забыла, почему увольнялась с работы. Как сглаживала углы и не знала, как поступить. Кажется, тогда ей впервые приснился тот злополучный кошмар… Какая чушь. Она справится. Она наяву справлялась, что уж теперь…
Засыпать приходится, сжимая во сне руку Алька. Ощущать шрам подушечками пальцев — иначе не получается.
***
В полудреме Ванда не сразу понимает, что совершенно забыла, как выглядит лицо Даррена. Если вспоминает о нем — что случается крайне редко — видит лишь кровавое месиво под кулаками Алька, то, каким она запомнила его в последний раз.
Во сне она не понимает, что отчим настигает ее каждый раз в новом обличье.
Мальчишки, кидающие в нее камни в детстве. Тот наркоман с парковки, просящий прикурить. Завуч, оставляющий после уроков. Старшеклассники, вечно сдирающие с головы капюшон. Старик в военной форме, кашляющий кровью. Постоялец из мотеля, ударивший по лицу.
Меняются лица, не меняется только одно — каждый раз он настигает ее. Ванда не успевает проснуться. Всегда приходится сталкиваться с последствиями, но не это гложет ее на протяжении всей череды страшных снов.
Каждый раз, когда она просыпается, касается шрама Алька на плече — живое напоминание о смерти главного в ее жизни обидчика — ее гложет совсем не чувство страха.
Ванда испытывает чувство вины за то, что ему не сказала. Тому, кто однажды уже получил один шрам. Тому, кому она ни за что не позволила бы получить новые.
Неровные края раны служат для нее не напоминанием о том, что Альк ее всегда и от всего защитит. Ванда убеждает себя, что все сделала правильно. Если она и может защитить своего мужа в ответ — хоть так. Хоть раз в жизни. Хотя бы от себя самого.
Кошмары останутся с ней навсегда, Ванда об этом знает. И сотни лиц ее обидчиков будут сменяться другими — последствия шрамов, полученных когда-то, и нет ни секунды в ее новой жизни, чтобы она позволяла себе об этом жалеть.
Но когда защищаешь любимого, неизбежно берешь тяжкий груз на сердце. Альк совершил ради нее убийство.
Она ради него ему солгала. Не смогла рассказать, почему уволилась из мотеля. Зачем целую неделю красилась больше обычного и практически не попадалась ему на глаза. Как тряслась от страха, боясь, что он все-таки увидит след на ее лице.
Ванда надеется, что, засыпая, сжимая его плечо чуть сильнее прежнего, не потревожила мужа. Альк слишком чутко спит, не хотелось бы ему мешать.
В конце концов, завтра ему рано вставать.
