– Ну вот, – зохак отряхнул ладони, выпрямляясь. – Значит так. Если хочешь, чтобы твой дружок вернулся домой в целости и сохранности – мы с тобой идем в дом ректора и возвращаемся оттуда. Поняла? Иначе он, – Горыныч ткнул пальцем в лежащего Борьку, – сдохнет здесь. Через мой огонь никому не пролезть.
– Тоже мне, волшебник двухсотого левела, – фыркнула я. – Никуда я с тобой не пойду. А Кош Невмертич…
– Мне плевать на твоего Коша Невмертича, – заявил зохак, и акцент в его речи стал особенно заметен. – Он мне не нужен. Мне нужны его яйца, – сказал – и сам засмеялся своей шутке. – Вернее, одно яйцо. От тебя только и требуется, что открыть мне двери в Особую тюрьму.
– Тебе нужно яйцо, где сидит зохак, – поняла я.
– В яблочко, – признал Горыныч, запрыгивая на стол и доставая из-за трубы спичечный коробок.
– Зачем он тебе? – я смотрела, как он открывает коробок и вытаскивает из него что-то невесомое, розоватое, похожее на крохотный шелковый лоскуток.
– Он мой отец, – ответил змей коротко и уже без дурацкого хохота. – И я хочу, чтобы он был на свободе.
Он растер лоскуток между ладоней, дунул – и вместо широкоплечего смуглого парня передо мной оказался Анчуткин. Он поправил съехавшие с носа очки и улыбнулся, показав белые ровные зубы.
– Ну что? – спросил он и приобнял меня за плечи. – Полетели?
– Чем это ты превратился? – спросила я, когда мы вышли из подвала, и зохак прошептал заклинание, запирая двери. – Это какой-то редкий артефакт? Я про такой не слышала.
– Ты много про что не слышала, – змей в обличии Анчуткина снова обнял меня за плечи и повел по улице.
Со стороны мы, надо думать, смотрелись, как влюбленная парочка. Но в то время, как Горыныч в облике Борьки цвёл и пах, мне было совсем нерадостно. Даже его рука на моем плече вызывала омерзительное чувство – кому понравится идти в обнимку со змеёй?
– Может, не будешь обниматься? – вежливо попросила я.
– Разве я тебе не нравлюсь? – удивился он. – Да брось, Василиса! Тебе только со мной и было хорошо. Остальные – они же все как болото. Скука! Хочешь, улетим вместе? На Кавказ? Зачем тебе этот город? Он серый, сырой, как лужа! А там – горы, там свобода…
Было странно видеть, как Анчуткин мечтательно прикрывает глаза и раздувает ноздри, словно уже мчится на всех парах на Кавказ.
– Тебе понравится, обещаю.
– Спасибо. Предпочитаю свою лужу, – отрезала я. – На Кавказ хиляй сам.
– Поможешь мне освободить отца – и мы сразу отсюда уедем, – пообещал он. – Но ты подумай. В горах очень красиво, и там всё – свобода. Только орлы свободны по настоящему.
«Только ты не орел. Ты – гад ползучий», – подумала я, но вслух не сказала, чтобы не разозлить его.
– А тебе сколько лет-то, вообще? – спросила я, потому что у меня в голове шла нестыковка относительно зохака и его папы.
– Двадцать пять, – Горыныч оскалил зубы в улыбке.
Было непривычно видеть, как Анчуткин постоянно скалился. И меня всякий раз передергивало, когда змей показывал в ухмылке белые ровные зубы. Всё равно что смотреть, как кто-то хвалится ворованной вещью.
– Поздно папочка тебя родил.
– С чего бы? – удивился он, и скалиться перестал.
– Так ему уже лет пятьсот, – удивилась я в ответ.
– Ты с чего взяла?
– С того, что твой отец – маньяк сумасшедший. Он массовые убийства организовывал лет пятьсот назад – в Индии, в Англии, потом в Россию перебрался, тут его и поймали.
Зохак остановился, глядя на меня в упор.
– Это неправда, – сказал он уже без смешочков. – Моему отцу всего восемьдесят, и он никого не убивал. Кто тебе сказал такую ерунду?!
Я не успела ответить, он сам догадался и зло протянул:
– А-а, ректор наш распрекрасный. Так ты верь ему больше. Нет там никаких преступников, в Особой тюрьме. Там сидят те, кто неугодны Совету.
Теперь мы стояли лицом к лицу на улице, посредине тротуара, и люди, торопившиеся по своим делам, огибали нас, как волны – островок. Но мы с зохаком не смотрели по сторонам, словно оказались одни на всем свете.
– Особая тюрьма – она для тех, кто не пожелал подчиняться глупым правилам, – говорил зохак-Анчуткин, и темные глаза из-за стекол очков лихорадочно блестели. – Те, у кого меньше сил и таланта, придумали Особую тюрьму, чтобы держать в повиновении талантливых. Туда отправляют тех, кто не желает считаться особью, не желает, чтобы его заносили в реестр потенциально опасных существ, делили на классы. Пойми, Василиса, там те, кто хотел свободы. А ее у них отобрали, запихнули в эти проклятые яйца!..
– Спокойно, – теперь уже я положила руку ему на плечо, сразу вспомнив про змей, которые прячутся у зохака где-то под кожей. – Ты ошибаешься. Однажды я нечаянно выпустил из Особой тюрьмы итальянскую ведьму, джанару. И она была вовсе не безобидным существом. Когда она освободилась, она искала тело, чтобы вернуться к жизни окончательно. Ты выпустишь отца и убьешь кого-то? Чтобы отобрать тело? Это, по-твоему, не преступление?
– Какое тело? – он прищурился. – Ты о чем говоришь?
– В Особой тюрьме держат преступников, – повторила я медленно и раздельно, будто разговаривала с ребенком. – И зохак там – настоящее чудовище. Он руководил бандой душителей в Индии, и когда ты освободишь его, ему понадобится человеческое тело. Твое? Мое? Ты не понимаешь…
– Замолчи! – прошипел змей и поволок меня вперед, обняв за шею и притиснув к себе. – Тебя обманули, и ты в этом убедишься. Всё, двигаем – и без лишней болтовни. Или твоему дружку не поздоровится.
Теперь мне казалось, что Кош Невмертич предвидел это. Не зря он показал мне синее яйцо с сапфирами и золотой змеёй, и не зря рассказал, кто в нём сидит. И он спрятал яйцо в сундук. Зохак этого не знает, и начнет открывать все яйца подряд. Мамочки! Что тогда будет! Страшно даже подумать, какие «птенчики» вылупятся из драгоценных скорлупок.
А ещё Кош Невмертич сказал: лучше отпустить десять виновных, чем дать пострадать одному невиновному… Конечно же, я скажу, где зохак, чтобы на свободе не оказались десятки, а то и сотни одуревших от заключения злых волшебников. Но когда ещё одна змеюка окажется на свободе – что будет со мной? И с Анчуткиным?.. И один зохак – это огромная сила, а если два… И если тот захватит тело этого… Я поймала себя на мысли, что думаю о Горыныче с сожалением – как о наивном несмышленыше, который ввязался во взрослые игры. Точно так же, как ввязывалась во взрослые колдовские игры я… И чуть не поплатилась за свою глупость и гордость… Но Анчуткин… Он-то в чем провинился? В том, что влюбился в пери-Вольпину?
– Если с Борькой что-нибудь случится, – сказала я громко и внятно, – Я тебе твоих змей вокруг шеи завяжу.
– Да забудь ты про этого неудачника. Ты – жар-птица. Ты можешь выбрать любого – самого лучшего, самого сильного…
