Вот как писал позднее об этом инициатор собрания Ганс Вернер Рихтер: «Происхождение «Группы 47» имеет политико-публицистическую природу. Создали группу не литераторы, а политически ангажированные публицисты с литературными амбициями. Их намерение станет понятным лишь как результат крушения третьего рейха и атмосферы первых послевоенных лет. Они хотели, несмотря на все обстоятельства, и во имя будущего, предотвратить повторение того, что произошло, и в то же время они жаждали заложить основу новой демократической Германии, для лучшего будущего, и новой литературы, которая сознавала бы свою ответственность за политическое и общественное развитие. Они считали немецкую литературу и публицистику не лишенной вины за то, что произошло. И потому они полагали, что надо начать с самого начала, новыми методами, при других предпосылках и с лучшими целями. Их мысленный полет ввысь симптоматичен для тех первых послевоенных лет».
С этими намерениями, продолжает Рихтер, они начали выкорчевывать «рабский язык», очищать его от зарослей пропагандистской лексики, т. е. освобождать от всех наростов нацистских времен. Создание нового языка было предпосылкой создания новой литературы, свободной от бесчеловечных идей и специфической стилистики третьего рейха…
Грасс, в разных книгах размышляет о том, как сложилась бы жизнь, родись он всего на десять лет раньше: не в 1927, а в 1917 году. Что такое десять лет в масштабах истории! Ничего, миг. А в судьбе отдельного человека могло бы значить все.
«Сомнительный счастливый случай, мой год рождения – 1927-й… Я был слишком молод, чтобы подвергнуться серьезному испытанию» (хотя, напомним, он побывал и на трудовом фронте, и в противовоздушной обороне, а в довершение ко всему, в 17 лет был призван в войска СС и попал в самом конце войны на стремительно перемещавшийся к Западу фронт, не успев никого убить, зато попав в госпиталь с легким ранением, что спасло ему жизнь).
В возрасте тринадцати лет он участвовал в конкурсе на лучший рассказ, проводившемся одной из газетенок «гитлерюгенда». «Я рано начал писать и жаждал признания», – вспоминает Грасс. Он написал что-то «мелодраматическое» про кашубов и послал свой фрагмент на конкурс. Благодаря теме – кашубы как никак не были истинными арийцами – ему «выпало счастье не получить премии гитлерюгенда. Эксперимент завершился для него удачно – ведь если бы он получил премию, это легло бы тяжелым бременем на его творческую судьбу.
Но то ли еще могло произойти, родись он на десять лет раньше! Во-первых, и это главное, он скорее всего вообще не пережил бы войну, потому что его призвали бы в вермахт в первые же дни. Он мог бы, в чине обер-лейтенанта или ефрейтора, оказаться замешанным в расстрелах партизан, актах истребления местного населения на оккупированных территориях, в «акциях чисток и депортации евреев». Вот что могли означать те незаметные в масштабах истории десять лет.
Если бы и довелось ему выжить, он, воспитанный, как миллионы юных немцев, в духе национал-социализма, вполне мог бы стать нацистским бардом, подобно иным его сверстникам. И тогда вина, которой он, благодаря году рождения, оказался, по сути, не обремененным (хотя, повторим, Грасс всегда испытывал чувство ответственности за содеянное немцами и не отделял себя в этом смысле от соотечественников), тогда вина его была бы огромной.
С предельной, всегда свойственной ему искренностью Грасс говорит о том, что он мог бы, сложись судьба иначе, оказаться борзописцем Третьего рейха, чтобы после крушения нацизма потихоньку «перестроиться» и предстать «человеком сопротивления» – пародий на подобное лжесопротивление в его книгах хоть отбавляй, и самые яркие из них содержатся, конечно же, в «Жестяном барабане» и «Собачьих годах».
Говоря о будущем, Грасс не забывал о прошлом. Уроки истории показывают, что государственные и геополитические затеи шарлатанов крупного масштаба, добивающихся власти, умеющих заставить нацию поверить в «великую ложь» и сделать ее послушной, заводят народы в тупик политической катастрофы. Слово «Освенцим», обязанное своим возникновением и всей своей преступной сущностью Гитлеру и нацизму в целом, навсегда оставило мрачное пятно в немецкой истории, избавиться от которого, как видно, невозможно.
Смысл грассовских предостережений очевиден: он хотел бы, чтобы немцы никогда более не вверяли свои судьбы демагогам и политическим шарлатанам, иначе с таким трудом обретенное единство вновь окажется под угрозой. Нельзя не вспомнить, что в свое время граждане Веймарской республики, разочарованные в демократии, бросились на шею авантюристу, поверив его многозначительным и в то же время выхолощенным обещаниям, «простым» лозунгам: дать всем все и сделать немцев «главной» нацией мира. Это они своими голосами буквально внесли Гитлера в рейхстаг, а уж дальнейшее было делом интриг тех, кому очень хотелось справиться с демократией. Тем самым Грасс обращался со своими предостережениями не только к немцам, но и ко всем народам, напоминая об опасности отказа от демократии и веры в пустые посулы.
В «Траектории краба» возникает тема судьбы немецких беженцев из Восточной Пруссии в конце Второй мировой войны. Наступление советских войск было стремительным и неудержимым. Рейх близился к закату, последние части вермахта и СС еще пытались огрызаться, но крах нацистской империи был очевиден. Толпы беженцев, с детьми и домашним скарбом, или без оного, заполонили дороги, ведущие на Запад. Отступавшие немецкие войска попросту сбрасывали на обочины, в лед, снег и ледяную жижу, соотечественников, пеших или на крестьянских повозках, или толкавших перед собой детские коляски с детьми и вещами. Проносившиеся в панике уцелевшие боевые машины вермахта давили, убивали, шли, что называется, по головам растянувшейся на десятки километров отчаявшейся и до смерти напуганной толпы.
Грассовский летописец, которому поручено повествование, напоминает как раз об этом: как по зимним дорогам на Запад сплошным потоком двигались беженцы. Многие оставались лежать навсегда. В сугробах валялись закоченевшие трупы, люди погибали в придорожных канавах или в проломленном, подтаявшем льду.
К середине января 1945 года началось крупномасштабное советское наступление. Население охватила паника. Лишь часть беженцев достигла портовых городов Пиллау, Данциг и Готенхафен. Сотни тысяч людей попытались спастись морским путем. Они осаждали военные, пассажирские и торговые суда. По некоторым данным, на Запад сумели добраться более двух миллионов беженцев.
Некоторая, очень небольшая, часть этих беженцев штурмовала переполненный сверх всякой меры стоявший у причала большой корабль «Вильгельм Густлофф». Это была огромная плавучая казарма. Кого там только не было! Военные моряки – от рядового состава и унтер-офицеров до офицеров, и молодые подводники, проходившие обучение (четыре роты учебного дивизиона, где готовили смертников), и вспомогательный состав ВМФ из Союза немецких девушек, нацистской организации, дававшей присягу фюреру, и раненые… И вот на это судно, уже забитое до отказа, ринулись тысячи беженцев, в том числе с маленькими детьми.
Помимо тысячи с лишним моряков-подводников и трехсот семидесяти девушек-военнослужащих, там находились также расчеты зенитных установок, спешно смонтированных на судне. Там же были плохо обученные хорватские добровольцы, которых взяли для пополнения экипажа.
