жизнь людей: всех, а не только отдельных лиц, становилась лучше – может и не так быстро как хотелось бы, но с твердой уверенностью в будущем, спокойном и вполне обеспеченном.
Надо сказать, что и потребности людей в то время были весьма скромными: верх мечтаний сельского жителя – это иметь свой автомобиль и уже в 80-е годы почти у каждой семьи на селе был автомобиль или мотоцикл с коляской, который вполне заменял авто летом. Зимой на селе некуда и незачем было ездить: в ближнюю деревню или в город всегда можно было добраться автобусом – в каждую деревню, пусть и через день, но обязательно ходил маршрутный автобус до райцентра, а по делам, для поездки в поле или в лес, нужен грузовик.
Как говорится, чем меньше у человека потребности, тем больше у него возможности удовлетворить эти потребности. Вот и советские люди тех лет вполне удовлетворяли свои потребности без маниакальной страсти к деньгам и их добыванию, присущей нынешнему подлому времени.
Тихими летними вечерами, мать выходила из дома на улицу на вечерние посиделки у дома на лавочке. Выходили и соседи и, собравшись вместе, вели спокойные деревенские разговоры ни о чём, а просто ради общения. Ребятишки, которых было много, носились здесь же по улице. Посидев и пообщавшись час – другой, взрослые расходились, а с заходом солнца разбегались по домам и ребятишки и на городок опускалась спокойная и светлая летняя ночь – только в разных концах городка лениво лаяли собаки, да изредка доносился шум проезжающей машины.
Сейчас и среди белого дня улица была пустынна и тиха, но это была не спокойная, а мертвая тишина, как на кладбище. Вдруг у дома, где стоял Иван Петрович, тихо скрипнула калитка и на улицу вышла дряхлая старуха – соседка матери. Он поздоровался с ней, но старуха не расслышав, подошла ближе, подслеповато вглядываясь в незнакомого человека, который почему-то стоял воле её дома.
«Кто такой? Что нужно?» – требовательно спросила старуха. «Иван я, сын вашей соседки Лидии Ивановны» – ответил Иван Петрович. «Я Лидия Ивановна, что нужно?» – опять спросила старуха, вглядываясь в него. Иван Петрович вспомнил, что действительно, эта старуха есть полная тезка его матери, а по возрасту даже и старше его матери года на два, но вот матери уже нет, а соседка жива и даже ещё двигается. « Это я, Иван, соседки вашей, Лидии – сын, из того дома», – опять повторил он, указав на дом матери.
Старуха вгляделась в него, тусклые её глаза просветлели, и было видно, что она признала его. «А, Иван, сын Лиды,– сказала она – Лида ведь уехала отсюда давно, как она живет?» « Умерла мама, уже три года тому» – ответил Иван Петрович. Старуха помолчала, осмысливая новость и сказала: «Померла, значит, Лида, царство ей небесное, а я вот всё живу, я же старше её, уже девяносто три года мне, только вот вижу плохо и слышу плохо, а так ничего – сердце, бывает, забьется неровно, капель выпью и ничего.»– она замолчала. Помолчал и Иван Петрович.
«А ты что приехал сюда? Мать же давно уехала и умерла?»– снова спросила старуха. « Да решил заглянуть сюда, в родные края, – ответил Иван Петрович, – может и не доведется больше побывать здесь: живу далеко». « Это правильно, не забывай свои места, – сказала соседка,– я вот всё живу. Сына схоронила, одна живу, никак не помру. И жить тяжело одной, хорошо соседи помогают, вот и живу». Иван Петрович удивился, что эта соседка матери, дряхлая старуха живет одна, да видно деваться ей некуда – всех родных пережила, вот и приходится коротать век одной и немощной, но живёт и цепляется за жизнь, хотя и говорит, что помирать пора.
От воспоминаний, соседка видимо устала и присела на лавочку у ворот своего дома, погрузившись в свои старушечьи мысли, а Иван Петрович, попрощавшись, зашагал в обратный путь к центру городка. « Сколько таких старушек, переживших своё поколение, маются в одиночестве по деревням, городкам и большим городам,– размышлял он, шагая по заросшей мелкой травой обочине дороги. – Их дети уже умерли, как у этой соседки, не оставив им внуков, или разъехались по дальним городам и весям, не имея возможности навестить матерей из-за дороговизны билетов на поезда и самолеты. А старушки, тихо и покорно ждут конца, отмеренного им, почему-то большого, срока жизни. Нет, лучше не переживать своего поколения», – думал он.
Лет семь назад он, как оказалось в последний раз, привез мать на родину весной на пасху: и соседи ещё были живы все и эта старушка, полная сил встретилась с его матерью на этой же улице. Они поговорили о своём житье – бытье, а другие соседки, уже принявшие в честь праздника Христова воскресения по стаканчику самогонки, сплясали для матери, здесь же на улице, какой-то незамысловатый деревенский танец. И вот, как сказал поэт: иных уж нет, а те далече. Мать умерла, эта соседка стала дряхлой старушкой – подсохла телом, чтобы легче взлететь, отправляясь в мир иной. «Как же стремительно бежит время на исходе жизни!» – снова и снова думал он, обходя засохшие заросли лопухов вдоль узкой тропинки, вьющейся по обочине дороги, ведущей к центру городка.
XXXIX
В центре городка, в полдень буднего дня было по-прежнему безлюдно и тихо. Изредка, в разных направлениях проходили пожилые женщины и старухи, но молодежь и взрослые молодые люди почему-то не появлялись. Дети, конечно, были ещё в школе, а школы, их две, находились на разных окраинах городка, но куда подевалось взрослое население городка, или где они скрывались и чем там занимались, оставалось загадкой для Ивана Петровича. Даже полицейских не было видно, хотя их отделение находилось неподалеку, да и по количеству на душу населения этих ретивых слуг режима было достаточно даже и для большого города.
Иван Петрович присел на скамейку, стоявшую вдоль аллеи, соединяющей две параллельные главные улицы городка. Легкий теплый ветерок вздымал облачка пыли и гнал их вдоль аллеи на кусты акаций и тополя, обрамлявшие тротуары на соседних улицах. На цветнике, протянувшемся посередине аллеи, терпко пахли темно – вишневые бархатистые цветы на коротких ножках. Эти цветы, названия которых он не знал, высаживали здесь ещё во времена его молодости и цвели они до самых заморозков.
В годы юности, эта аллея была единственной в городе асфальтированной дорожкой – конечно уже чем сейчас: всего два метра ширины, но это был асфальт, и молодежь называла аллею Бродвеем, не всегда понимая, что означает это слово: Бродвей звучало загадочно
