Я отвечаю — нет.
Взгляните: череп. Из него
Сооружен бокал.
1
Вечер только начинается, впереди долгая ночь. Последняя ночь в Городе между мостами. Во рту по-прежнему отвратительный привкус сказанных Карделю горьких и несправедливых слов.
Кто-то царапается в дверь.
Хедвиг.
— Ты оставил записку на нашем углу. Что за спешка?
Он не ответил. Отвернулся, молча подошел к койке и стал перебирать вещи, приготовленные для отправки в дорожный сундук. Не успел спрятать часы — сестра заметила. Он поднял их и раскачал наподобие маятника.
— Они у него все время были. У Жана Мишеля. Должно быть, выкупил сразу после смерти Сесила. Один Бог знает, чего ему это стоило. Думаю, до сих пор выплачивает все свое жалованье до последнего рундстюкке. Из месяца в месяц. Для него память о Сесиле важнее голода, — Эмиль постарался, чтобы в голосе не прозвучала обида. Или еще стыднее — зависть.
Бойкое латунное сердечко карманных часов исправно отсчитывало каждую секунду. Хедвиг долго рассматривала часы, словно хотела удостовериться, что все малейшие детали совпадают с оставшейся в памяти картинкой. Эмиль отвернулся.
— Хочешь, возьми. У тебя на них больше прав.
Он отстегнул цепочку от петли, положил часы па стол и опять занялся подготовкой к отъезду. Пожитки валялись в беспорядке на незастеленной постели. Пара рубашек, расческа с выломанными зубьями, немного хлеба, бутылка с колодезной водой, проездные документы. Бумаги Сесила, оставшиеся в его съемной комнате в Ладугорде. Кожаный чехол с отделениями для крошечных часовых отверток, пинцетов и щипчиков.
Эмиль спиной чувствовал обжигающий взгляд Хедвиг. Еще пару минут он пытался изобразить предотъездную озабоченность, но не выдержал: повернулся и сел на кровать. Положил руки на колени, опустил плечи и с отвратительной ясностью представил, насколько жалко выглядит в глазах сестры.
— Значит, уезжаешь… С чего бы такое решение, Эмиль? Что произошло?
Одно только промелькнувшее воспоминание — и сразу закружилась голова
Стало трудно дышать.
— Мне кажется… мне кажется, я его видел, Хедвиг. Сегодня утром. Подошел ко мне среди бела дня, чуть не посреди улицы. Я понимаю, галлюцинации, но… настолько явственно! Схожу с ума. Мне не надо было сюда приезжать.
— Назад, в студенческую клетушку… и что ты будешь там делать? Пытаться переждать жизнь? Опять начнешь пить?
— Уж лучше так, чем… Твои врачи в Ухеншернском госпитале ни шиша не понимают. Никакие лекарства не помогали. Они раздевали меня догола, сажали в темной комнате с дырой в потолке и лили на голову ледяную воду.
Старались выбрать момент, когда я меньше всего этого ожидал. По их мнению, таким способом можно вернуть человеку разум… лишить — да, но вернуть… вряд ли. Через пару недель я осознал: они меня держат как… как «интересный случай», — Эмиль постарался со всей доступной ему иронией закавычить эти слова. — Интересный случай… Приводили толпы студентов, и они наблюдали за мной через глазок в двери. Что мне оставалось? Побег… единственный шанс сохранить хотя бы остатки здравого смысла. Побег. А потом… потом ничего не помогало, кроме выпивки. Надеюсь, поможет опять. Цена немалая, но я готов заплатить любую, лишь бы не встречаться с Сесилом на улицах. Он говорил страшные вещи… но знаешь, что самое страшное? Самое страшное вот что: все что он сказал — правда. Каждое слово.
Эмиль смахнул слезу и тут же раздражился собственной неуместной чувствительностью. Он-то постановил казаться сухим и ироничным.
— Ты ошибаешься… — сказала Хедвиг после долгой паузы. — Ты путаешь нашего брата с чудовищем, рожденным в твоей собственной голове.
— Я не путаю… неужели ты думаешь, что я всерьез решил, будто и в самом деле вижу призрак Сесила? Чушь… Дело же не в этом… дело в том, что он прочитал мне именно ту лекцию, что прочитал бы Сесил, если бы был жив. Слово в слово.
— Ты несправедлив, Эмиль, — Хедвиг энергично тряхнула головой. — Обида… обида лишает тебя ясности мысли.
— Докажи.
Хедвиг, полуотвернувшись, помолчала.
— Твой побег… побег из скорбного дома… расскажи, наконец: как тебе удалось бежать?
