33
Коттедж Сондерсов стоял в миле от особняка Мэндеров, за тополями, которые Эдди посадил восемь лет назад. Элизабет видела вдали их серебристые верхушки, когда мыла посуду, и думала, что Рейчел, наверное, сейчас занимается тем же самым — опустив локти в пену, смотрит на поля под бескрайним небом, то голубым, то хмурым, или на туман, или на серые ливни с ураганным ветром, который приносит в дом запах соли.
Сондерсы и Мэндеры делили и изменчивую кентскую погоду, и кукование кукушек в тихий день, и гул редких машин. Когда над головой кричал гусь, Элизабет знала: через секунду его услышит Рейчел.
По ночам, когда бомбили Лондон и Элизабет будили бомбардировщики, она думала обо всех родных домах — на Нит-стрит, в Кэтфорде и Ричмонде, любой из них к утру мог превратиться в руины. Наверняка Рейчел тоже лежала без сна, слушала, как вражеские самолеты пролетают над кентскими холмами на север, думала о Майкле, который жил в Лондоне с Франческой Брайон, о Карен в Германии, о Вере и бабушке Лидии, которые, к счастью, не застали вторую войну.
«А обо мне Рейчел думает?» — гадала Элизабет. Пока росли тополя, они почти не виделись. Между домами лишь миля — пастбища да заросшие камышами канавы, — но как ее пройти?
Эдди по-прежнему играл в криббидж с Джорджем, и Элизабет справлялась о Рейчел — неловко было бы не спрашивать.
— Она здорова, — невозмутимо отвечал Эдди, подразумевая, что в их дела не вмешивается.
— Передавай ей привет. У нее ведь много дел.
— Дел хватает. В последнее время с фермы она почти не отлучается.
— Да-да, и у меня то же самое. Готовка с утра до ночи, и так каждый день. Хотелось бы почаще выбираться из дома, в Фолкстон или хотя бы в Рай, но, увы, не получается. — Элизабет чувствовала, что несет чепуху. — В общем, я прекрасно понимаю Рейчел. Говорю, у меня все то же самое.
— Нет. Элизабет, не то же самое, — мягко упрекнул Эдди. — Рейчел говорит, вокруг слишком много детей. Она прячется на ферме, чтобы их не видеть.
Война закончилась, настало смутное время, когда могло случиться всякое. Однажды Элизабет не стала мыть посуду после завтрака и вместе с Карен отправилась на ферму Эдди и Рейчел.
Тем утром домашние дела спорились. Элизабет занималась ими механически, потому что мысленно летела над разрушенной Германией и искала, искала, искала… Нет, письмо — наверняка ошибка.
— Я останусь дома, — объявил Джордж. Солнечные блики на стеклах очков, которые давно следовало почистить, мешали Элизабет разглядеть выражение его лица.
— Нет-нет, Джордж, не волнуйся.
Джордж коснулся ее щеки, по которой не катилось ни единой слезинки, и поцеловал. Он уехал на работу, по дороге забросив Мод в школу, а Кристина с Элис в летних жакетах и панамах пошли на станцию, чтобы поездом добраться до Хайта.
Дверь за девочками закрылась, и в кухне повисла тишина. Элизабет уже устала. Когда мысли далеко, за разговорами и настроением домашних не уследишь.
Девочки прошли под окном кухни.
Очень жаль твою тетю Карен, — негромко сказала Элис. Обидно, что мы с ней так и не познакомились.
— Да уж, — отозвалась Кристина. — Даже фотографий не видели.
— По-моему, они не такие, как мы с тобой.
Кристинин голос Элизабет едва расслышала:
— Вдруг они не любили друг друга? Такое бывает. Или даже не ладили…
В душе Элизабет все утро нарастал шум, и сейчас, склонившись над раковиной, она решила выпустить его на волю. Оглушительный крик вспорет ее тело, и небо треснет, словно чашка, а поля свернутся клубком. Рев будет дикий, бесконечный, монотонный. Вместо него из груди вырвался отвратительный писк, похожий на мышиный. Немного полегчало.
Элизабет вытерла рот и села за озаренный солнцем стол. Часы отсчитывали секунды, каждая аккуратной капелькой падала на предыдущую. Безликая бумажка не может означать смерть, правда же?
Элизабет подмела полы, сменила воду в вазах, повесила белье на раму для сушки и заправила постели, размышляя, что можно сказать о женщине, которая только что хныкала и пускала слюни над раковиной, а сейчас взбивает подушки и расправляет простыни.
У этой женщины умерла сестра. Едва подумав об этом, женщина бросилась на первый этаж и разыскала письмо среди документов на столе Джорджа. Вдруг сейчас она вычитает в нем что-то другое?
«Причина смерти не установлена. Место смерти — концентрационный лагерь Кауферинг».
Некоторые события воздействуют на сознание подобно каплям отбеливателя — растворяют сиюминутные мысли и пустые желания. Эгоистичные цвета сходят, остается голая канва души.
Отсчет времени начинается заново. Человеческое сердце не использует чужой опыт, каждое приобретает свой. Никто не объяснит — Элизабет должна сама прочувствовать, что значит пережить сестру.
Сознание белеет, и на нем отпечатывается истина такой потрясающей чистоты и силы, словно она еще никому не открывалась. Элизабет понимает, что теперь на ней двойная ответственность, она живет двойной жизнью, но одна из них невидимая. Нужно помнить, что руки у Карен всегда теплые, что черную смородину она любит больше, чем клубнику. Карен не стесняется петь слишком громко и всегда готова делиться последним.
Нужно сохранить все воспоминания о Карен — больше ее помнить некому. Мама, ставшая миссис Моул, умерла на руках мистера Моула; их обоих похоронило в бомбоубежище Андерсона. Бабушка Лидия и Вера давно ушли. Майклу не до Карен.
Рейчел, еще есть Рейчел!
Минуту спустя Элизабет возвращается на кухню, смотрит на гору немытой посуды, столовое серебро и молочник. С чего же начать? О чем она только что думала?
Ах да, о письме, которое держит в руках, и о том, как ей нужна сейчас Рейчел.
Элизабет выходит из дома. Поют птицы, утренний воздух хрупок. Через пастбища и по мосткам через заросшие камышом канавы, она спешит на ферму Эдди и Рейчел. Рядом свежим ветерком летит Карен.
