Гудки и свистки паровозов.
Столпились вокруг И-И.
Пересчитали – все.
7
Побродили по городу Кировабаду. Серьезные спортсмены. Иду вразвалочку, член сборной «Спартака». Едим мороженое, шутим и хохочем, задеваем девчонок.
Вернулись быстро, чтобы не устать. Горит тусклым, слабым красным светом лампочка в нашей комнатке. Обои старые, облезлые. Кровати железные, ржавые, «железная» обстановка.
– Шахматистов, – говорит Дубровский, – не поселят в таком подвале.
– Будто ты видел, куда шахматистов поселяют.
– Мой брат шахматист, он останавливается в отелях.
– А это что, по-твоему?
– Одно название.
– К шахматистам уважения больше, народ интеллигентный, культурные запросы, они головой работают, а не руками.
– Это ты руками машешь, а я головой работаю, – отвечает Дубровский.
– То-то у тебя голова всегда на полу оказывается. Помолчал бы.
Ребята хохочут. Бедный Дубровский, достается ему всюду.
– Прекратите! – говорит капитан команды, тяжеловес, толстяк Фазанов. – Спать охота.
Никому спать неохота, кроме него. Подтрунивают над Дубровским, но не зло. Что значит – все время проигрывать. Невольно думаю о себе. Если я проиграю, надо мной так же будут шутить, второй бой подряд, а там третий… Не хочется думать о плохом конце.
Пролетает мимо меня подушка. В обратную сторону летят две. Встает с кровати обозленный Фазанов.
– Отдохните перед боем! – орет он. – Как детский сад! Взрослые люди! Наш самый молодой ведет себя спокойно (обо мне), и вы ведите себя спокойно!
Куда там! Подушка летит ему прямо в лицо. Он не успел увернуться. Летят и летят подушки.
– Кто бросил? – орет он. – Кто бросил?
Бесполезно орать, все бросают. Кроме меня. Новичок, неудобно. Лежу, наблюдаю за подушечной катавасией. Чем все-таки кончится? Засмотрелся, получил по затылку, довольно твердые подушки.
Фазанов кидается на кого-то, на него кидаются все. Смешная картина. Хохот. На толстяке-капитане повисла вся команда.
Постепенно отцепляются. Капитан ворчит. Потные, возбужденные.
– Посмотрю, как завтра вы все проиграете! – орет Фазанов.
Летит последняя подушка… Укладываются в кровати.
– Послушай, – обращается ко мне средневес Шароев, – давай разомнемся, ну их всех, возьмем перчатки и разомнемся для формы.
– Где же мы тут разомнемся?
– Да хватит места, кровать подвинем и разомнемся.
Какого лешего сдалось ему разминаться перед сном, не пойму. Пристал как банный лист, даже перед ребятами неловко, будто я боюсь. И ребята ему:
– Да брось ты, Алеша, дурака валять, какие тут разминки.
– А чего, – отвечает, – разомнемся перед сном, чего плохого. Завтра бой, сегодня разомнемся.
Чудит и чудит.
– Вставай, – твердит, – разомнемся – и никаких.
– Не буду я разминаться, – ему отвечаю, – нет у меня желания.
А он свое.
Ребята меня просить стали: да разомнись ты с ним, чтоб отстал, бога ради, спать не даст.
– Пусть, – говорю, – с капитаном разминается, если на то пошло.
– Тебя просят, а не меня, – ворчит капитан, – нашли время, черти полосатые, завтра я о вас доложу.
– Я не собираюсь разминаться, понимаете вы это или нет? При чем здесь я?
– Брось, Шароев, – говорит капитан, – не нуди.
– А ты мне не указывай, – огрызается Шароев.
– Да разомнись ты с ним, – говорит капитан, – две минутки.
– Хотя бы одну минуточку, – попросил Шароев.
Я нехотя встал, мы надели перчатки, кровать не стали двигать. Он пошел на меня и двинул мне в нос. Мы вошли в ближний бой, я провел отработанную серию с акцентом на правый хук. Я попал ему точно. Он подскочил от удара и стукнулся затылком о кровать. Повалился на пол замертво, думали, он притворяется. Вскочили, подняли его, посадили на койку. Он мотал головой и ничего не соображал.
– Неужели ты его так ударил? – спросил Фазанов.
– Выходит.
– Вот тебе и размялись, – сказал Дубровский. – Как хорошо, что я с ним не разминался.
– Дурачье, – сказал Фазанов, – зачем было разминаться – не понимаю. Не команда, а шаечка. Гунны.
Приходил в себя Алеша Шароев.
– Что было? – спросил он первым делом.
– Была разминка, – сказал Дубровский, радуясь, что может отомстить за шуточки.
– Нет, правда, где я нахожусь?
Мы думали, он шутит. Но он не шутил.
– Кто? Кто? Кто меня ударил?
– Ну он, он, – показывают на меня ребята и хохочут.
Шароев мотает головой:
– Я с ним не дрался.
– Да ты вспомни, вспомни!
Мотает головой:
– Не помню.
– Надели вы перчатки и вышли вот сюда, вот с ним поразмяться, помнишь?
Хохот.
– Нет, правда, что произошло?
– Ложитесь, – сказал Фазанов, – ничего не произошло, надоело.
– А я хочу знать, что произошло… – продолжал мотать головой и настаивать Шароев.
Мне все-таки кажется, он чуточку притворялся, а впрочем, может быть, и нет. Он никак не ожидал, что я его сразу встречу серией, да еще отлично поставленной. Внезапность и вышибла у него из головы все предшествующее удару. Слишком уж серьезно воспринял я его разминку, да так уж вышло.
Посмеялись. Успокоились. Перешли на рассказы.
– Прихожу на взвешивание, – рассказывает Ахмедов, – делаю прикидку, сто граммов лишнего веса, как быть? От всего освободился, живот пустой, а сто граммов все равно лишние. Плеваться решил. Плююсь, плююсь – пятьдесят граммов осталось, плевать не могу больше, как быть? Один друг говорит: постриги волосы, слушай, – курчавый не будешь, пятьдесят граммов не будет. Спасибо, друг! Стригусь, взвешиваюсь, точка в точку выходит, другу спасибо. На ринг выхожу, главный судья кричит: «Постойте, постойте, боксера, которого сейчас объявляли, я знаю, а на ринге не он». Я – не я. Говорю – я, говорят – не я. А кто я?
– Хватит якать, – говорит Фазанов.
– Досказывай, досказывай! – кричат.
– Досказывать? Могу не досказывать. Ладно, досказываю. Кто – я?
– Это ты уже рассказывал.
– Ладно. Как – не я? Тогда где я? Говорят – не я…
