Медведич удивленно открыл и закрыл рот, молчаливо проглотив слова возмущения. Ведьмак улыбнулся.
— Только бежать будем не очень быстро, и спины не показывая. В центре, шагов на сто в глубину, воинов пореже расставишь, пусть первый натиск их сомнет. А когда птица свою голову просунет, мы ее с флангов и зажмем, от тела отсекая. С боков кони у них не защищенные, потому на флангах ставь копейщиков. Всем тысяцким поясни сигналы, мол, один раз протрубил в рог — отступаем, два раза — стоять насмерть, три раза — напирай вовсю — отсекай птице голову! Понял?
Ведьмак удовлетворенно прилег на локте, читая сумбурные мысли Ярослава. Вот течение его мыслей успокоилось, и, улыбнувшись, медведич кивнул.
— Понял. Все сделаем как полагается. Голову отсечем так, что и крылья раскрыть не успеют. Главное — их натиск в центре удержать.
— А это уже не твоя забота. На то у меня Падун имеется.
Ярослав улыбнулся, недоверчиво сверкнув глазами.
— Чего косишься, удивлен? Думаешь, он только с девками балагурить мастак? Завтра сам все увидишь. Ну, утро вечера мудренее. Иди, Ледея вон уж сердится. Да и тебя, поди, ворожея твоя заждалась.
Медведич, быстро поднявшись, выбежал из шатра, зорко озираясь по ночному лагерю. До рассвета нужно еще много успеть. Вскочив на коня, Ярослав поскакал разыскивать тысяцких, коим еще долго разъяснял, что и как им предстоит завтра делать. Притомившись втемяшивать недалеким воинам, лишь накануне ставшим тысяцкими, мудреную науку войны, медведич вздохнул — да, тяжело быть воеводой.
…Оранжевое осеннее солнце поднялось над горизонтом, коснувшись земли своими первыми лучами. Огромное воинство Чернобога, выстроившись в боевом порядке, зорко всматривалось в даль. Бескрайнее черное поле, укрытое утренним туманным покрывалом, обманчиво успокаивало своей тишиной. Сотни лучников, взобравшихся на лесоповал, угрюмо вглядывались в молочную пелену. Тридцать тысяч воинов, повинуясь воле Стояна, хранили молчание в ожидании битвы. Позади воинов, распалив костры, у котлов суетились ведьмы, ворожа над смертоносными чарами.
Поглаживая густую гриву жеребца, Стоян улыбался своим мыслям. Скоро, очень скоро начнется битва, которой он ждал долгие годы. Именно здесь и сейчас он покажет Правителю свою мощь, перед которой преклонятся целые народы, принимая сторону сильного. Так было всегда, стоит лишь одержать одну победу, и остальные склонят ранее непокорные головы. И цари с князьями присягнут ему в верности и отдадут без боя своих воинов, спасая собственные владения от разграблений и пожаров.
— Где они, Всеведа?
Слепая колдунья обернулась на полночь, испуганно вглядываясь в даль. Ее мысли то и дело возвращались к Ярославу, беспокойно разыскивая его среди воинов.
— Всеведа! Не зли меня!
Вздрогнув от неожиданности, девушка вновь взглянула сквозь туман и прошептала:
— Они уже здесь. О Боги, они — словно горная лавина… Их много, Стоян! И… Они не боятся нас. Я чувствую, что не боятся, они никого никогда не боялись. Это они всегда наводили страх на своих врагов. Они… они настоящие воины.
Ведьмак зло сплюнул наземь, крикнув через плечо:
— Недоля! Сегодня они все должны умереть! — Он обернулся, яростно глядя в глаза колдуньи: — Иди! И да будут твои слова услышаны Богами!
Торопливо подобрав подол поневы, колдунья побежала к переднему краю войска наводить ворожбу. Вандал, поскакав вслед за ней, прокричал:
— Помогу девке! Вдвоем, поди, веселее будет! Поглядим, какие они храбрые!
Его оглушительный смех пронесся над полем, многократно усиливаясь и достигая слуха асгардцев.
Сварожья Дружина остановилась, повинуясь приказу воеводы. Тугдаме замер, прислушиваясь к леденящему душу хохоту.
— Это еще что такое?
Донесшиеся до их ушей звуки не мог издавать человек. Воевода громко прокричал, оборачиваясь к Дружине:
— Ждем, покуда не развеется туман!
Воины замерли в томительном ожидании, прислушиваясь к утренней тишине. Пытаясь снять напряжение, дружинники тихо перешептывались, подшучивая друг над другом.
— Ну, как думаешь, надерем древлянам зад?
— А чего тут думать. Мужичье — оно и есть мужичье. Они ведь и сечи-то настоящей никогда не видали. Едва в бой пойдем, разбегутся, что овцы пугливые.
Молодой дружинник вздохнул, снимая шлем и поднимая глаза к небу.
— А знаешь, Олесь, это ведь у меня будет первый бой.
Бывалый сотник, чья голова была посыпана сединой, усмехнулся, приглаживая кудрявую бороду.
— Не боись, малец, главное на рожон не лезь. Я тебя чему учил? В строю держись плечо в плечо с товарищами. Как в атаку пойдем, меч вниз опусти, нехай кровь в руку приливает, так удар тяжелее будет.
Рассекая туман, прошипела стрела, вонзившись в глаз молодого дружинника. Коротко вскрикнув, парень рухнул наземь, гулко роняя тяжелый щит. Грубо выругавшись, сотник спрыгнул с коня, склоняясь над ним, и зарычал:
— Поднять щиты! Что ж ты, малец… Да как же это?
Воины торопливо подняли щиты, настороженно вглядываясь в туман. Тугдаме зло заиграл желваками, видя в своих рядах первую глупую смерть.
— Что приуныли, вои?! Али мы костлявой в гляделки не заглядывали? Ничего, туман сойдет, мы им покажем, что к чему!
Вдруг из тумана донесся звук неторопливой лошадиной поступи. Устало всхрапывая, невидимый в тумане конь будто нес на себе тяжкую ношу, едва переступая копытами. Из молочной пелены показались очертания жеребца, грустно склонившего к земле голову. Тугдаме, прищурившись, присмотрелся к лежащему на спине бездыханному воину. Щит со знаком Сварога висел на его руке, густо ощетинившись оперениями стрел. Не оборачиваясь, воевода прошептал:
— Приведите его сюда. Негоже воина воронью скармливать.
Трое дружинников выехали из строя, направляясь к павшему воину. Испуганно подняв уши, конь фыркнул, бросившись прочь от незнакомцев. Стегая лошадей, дружинники скрылись в тумане, пытаясь настичь ускользающего жеребца. Через мгновенье до асгардцев донесся звук схлестнувшихся клинков и душераздирающие крики боли. Брезгливо взмахнув мечом, Вандал стряхнул с клинка капли крови, надменно разглядывая изувеченные тела. Громко расхохотавшись, он взмахнул рукой, отправляя окровавленных лошадей назад к воеводе. Вновь услышав его безумный смех, дружинники вздрогнули, потянув из ножен мечи. Гулкий топот лошадиных копыт приближался, неся впереди себя леденящий душу страх. Наконец из молочной пелены появились очертания лошадей, несущихся в безумном галопе. Старый сотник быстро поплевал через левое плечо, потянув из-за пояса тяжелый топор:
— Чур, меня, чур!
Обезглавленные Вандалом кони быстро приближались, уверенно отбивая шаг своими мертвыми копытами. Тугдаме глубоко вздохнул и громко прокричал, выплескивая из груди собственный страх:
