— Ты сказала ему? — в глазах отца неподдельное беспокойство.
— Нет, конечно.
— Зачем он вообще приходил?
— Хотел, чтобы я забрала заявление. Потом, чтобы выслушала, потом, чтобы помогла.
— Ещё чего! — фыркает папа. — Ты сказала ему куда идти? Пригрозила отцом с двустволкой?
— Пап, у тебя же нет оружия, — смеюсь я.
— А он этого не знает! Надеюсь, он больше сюда не явится.
— Не беспокойся, он не придет, — тихо говорю я.
— Лея, ты же не поддалась на его фальшивые заверения? Или он угрожал?
Папа внимательно всматривается в мое лицо, от него ничего не скроешь.
— Нет, он не угрожал. Но сказал кое-что… Он был убедителен.
— Дочь, посмотри на меня, — строго говорит он. — Сердце с головой могут быть не согласны, но последняя всегда будет права, понимаешь? У сердца нет глаз, оно не способно анализировать, и оно не слышит правды. Доверяй только своей голове.
Теплая ладонь ложится на мою, слегка шершавая кожа согревает, дает необходимую сейчас уверенность.
— Он не подставлял меня, — зачем-то пытаюсь оправдать Александра в глазах отца.
— Вот как, — снисходительный наклон головы. — И кто же тогда?
— Не знаю. Но он выяснит, — уверенно говорю я.
Следует тяжелый вздох. Отец встает и наливает воду в чайник.
— Ты все еще очень доверчива. Наверное, это моя вина, хотел, чтобы ты выросла доброй и искренней и не думал, что этим будут пользоваться.
— Пап, проблема не в том, как ты растил меня, а в том, что других было некому воспитать правильно.
Я тоже встаю и обнимаю отца со спины. Прикладываюсь щекой к его плечу, глубоко вдыхаю родной запах.
— Все будет хорошо. Мы с Матвеем приедем через несколько дней, и все станет как прежде. Нет, лучше. У меня уже руки чешутся испытать новые сорта клубники.
— Ага, знаю я твои испытания — в рот и все дела! — смеётся он.
— Это называется дегустация!
— Это называется обжорство!
— Все будет хорошо, пап. Обещаю, — шепчу ему в спину.
— Я знаю, — сжимает мою ладонь.
Утро понедельника выходит очень волнительным. Странно, но после разговора с Александром я растеряла всю уверенность. Меня гложет чувство вины за то, что я сделала, кажется, неправильным лишать его работы за дурацкие любовные игры. Но будет глупо сейчас отступить, да? И десятки других девушек не согласились бы сейчас с моим приступом благородства.
И все же, когда я приезжаю к офису "Маффина" за руку с сыном, грызущее чувство внутри не утихает. В отделе по работе с персоналом меня встречают пренебрежительные взгляды, только подтверждающие, что мне здесь не место. Никогда не было.
Валентина Николаевна смотрит на меня почти с ужасом, когда я озвучиваю свое желание уволиться.
— И к чему был весь этот цирк? — прямо спрашивает она, пронзая своими холодными глазами.
— Это была месть, не больше, — откровенность за откровенность. — А сейчас я бы хотела написать заявление и расстаться с вами в ближайшие три дня.
— А отрабатывать ты не собираешься, дорогуша? — зло шипит она.
— Я на испытательном сроке, не нужно думать, что я идиотка. Я знаю свои права.
— Бери листок и ручку. Приказ на увольнение Александра Германовича и письмо с характеристикой, я так понимаю, тебе уже не нужны?
— Оставьте себе, на память.
Присаживаюсь за стол для посетителей рядом с сыном, который с интересом прислушивается к нашему разговору, и приступаю к заявлению.
— Так ты собираешься судиться с ним? — как бы, между прочим, спрашивает эйчар через пару минут тишины.
Я знаю, что это за вопрос, и к чему приведет мой ответ. Это тот самый момент, когда я должна принять для себя решение, дать отцу моего ребенка шанс вернуть свою работу или нет. И, не смотря на все противоречия внутри, я уже давно приняла это решение.
— Нет. И никогда не собиралась.
Кладу перед Валентиной Николаевной два заявления — одно на увольнение, другое на неоплачиваемые отгулы — и поворачиваюсь к сыну.
— Пошли, Матюш, — протягиваю ему руку.
— В среду к двенадцати за трудовой и приказом, — холодное в затылок.
— Я приду.
Как только покидаю здание, обруч, сжимающий легкие, наконец, спадает, и я делаю глубокий вдох облегчения. Смотрю на сына и улыбаюсь. Он не должен заметить, как меня трясет.
— Ну что, в парк?
— Ага! — радостно говорит он.
— Лея, привет! — доносится справа.
Поворачиваюсь и вижу перед собой глубоко беременную жену Руслана. Она выглядит ещё больше, чем при нашей последней встрече и еще счастливее.
— Привет! — искренне улыбаюсь я.
— Как дела? — ее добрые зеленые глаза перемещаются от меня к сыну и обратно. Потом снова к сыну.
— Хорошо, — говорю преувеличенно-радостно, желая отвлечь от столь пристального разглядывания Матвея.
— Я слышала, что произошло, — доверительно говорит она. — Рус рассказал. Он здесь, кстати, а я так, за компанию. Врач говорит, надо двигаться, чтоб ускорить процесс, уже перехаживаю, — она кладет руки на живот и слегка поглаживает его.
Меня умиляют эти действия. Я понимаю их суть и эмоциональную подоплеку. Мне хорошо знакомы эти ощущения.
— Кого ждете?
— Мальчика, — она расплывается в очередной улыбке. — А твоему сыну сколько?
Мне не хочется отвечать, не потому, что этот вопрос некорректный или раздражающий. Просто он опасный. А я должна защитить Матвея.
— Мне четыре, — выдает дитя, видимо недовольный тем, что мама молчит.
И показывает ладошку с согнутым большим пальцем.
— Совсем большой, — мягко говорит она ему. — Какие красивые у тебя глаза! — и смотрит на меня.
Я бледнею, ощущая, как кровь отлила от лица. Конечно, она заметила. Со стороны это очевидно, как то, что сейчас день.
— Нам пора, — пытаюсь закончить разговор, который ни к чему хорошему не приведет. — Была рада увидеться.
— Я тоже, Лея. И удачи тебе.
— И тебе.
Мы с Матвеем разворачиваемся в сторону метро, я почти бегу, крепко держа сына за руку. Пытаюсь обогнать стук своего сердца и свой собственный страх.
«Она все поняла. Она все поняла» — бьется в голове, терзает каждую клетку. Возможно, прямо сейчас она говорит об этом мужу, а тот звонит Александру. У меня совсем мало времени.
Вместо прогулки по парку мы идём собирать вещи и спустя несколько часов входим в зал аэропорта.
