— Раз Ян не в силах определиться, ему нужно помочь, — расправила плечики Шани. — Я ведь и сама молила Великую Кошку, чтобы та дала Маду сил для победы. Это было не совсем честно, конечно…. А может, и тебе к ней обратиться? — встрепенулась она и, мигом обвившись хвостом, развернула передние лапы подушечками вверх. — Нужно воззвать и попросить. Повторяй за мной, Создательница.
— Да не поможет это, — глядя на укатанную в плед и тихонько шепчущую мольбы кошку, закатила глаза я. — Сказано же: не при-вле-ка-ю. Не-нуж-на. Тут хоть ко всем котикам мира взывай — не сработает. Насильно мил не будешь.
— Великая Кошка не котик, — строго сказала Шани, не сменив позы. Только глаза чуть приоткрыв. — Она хранительница семейного очага, и ее сила вездесуща. Заставить полюбить она не в силах. Счастье ведь только в доброй воле рождается. Но наверняка поможет разобраться в своих истинных чувствах. Если сама не веришь, я попрошу ее помочь за тебя.
— Попроси, попроси, — закивала Оксана. — Иначе через пару дней тоски по Бранову от нашей-Маши лужица слизи останется. Ну, в смысле, от Создательницы вашей, — уточнила она, видя недоуменный кошачий взгляд. — Соберем тогда остатки от нее в ведерко и с вами в закулисье отправим.
Идея поклоняться ведерку Шани явно по душе не пришлась. Она спешно зажмурилась и вскинула передние лапы к потолку в особо страстном молитвенном жесте. Оксанка, с широкой улыбкой на физиономии, тоже вскинула руки, повторяя за кошкой.
Я же смотрела на эту вакханалию и обалдевала. Но спорить не решалась. Хотят просить хвостатую богиню? По флагу им в руки. Пусть развлекаются.
Махнув рукой и со стоном рухнув на разложенный Брановский диван, я перекатилась на живот и уткнулась лицом в подушку. Знакомый горьковатый запах вмиг окружил, укутал. Пробудил тоску и обжег стыдом щеки.
Получить от ворот поворот — все равно, что кости себе выломать, вывернуть суставы. И больно, и стыдно на людях таким уродом кособоким показаться. Ведь кто бы что ни говорил, и кто бы ни называл себя виноватым, после отказа мы ищем причину в себе. Перетряхиваем все «старье», что скопилось в багаже жизненного опыта, роемся в поисках того самого рокового изъяна. Ведь есть же что-то, что не позволило выбрать именно нас. Непременно есть.
И вот уже и форма носа уродливая, и характер не сахар, помноженный на лишние сантиметры в талии и бедрах.
«Но должны же нас любить и такими!» — шепчет уязвленная гордыня. А за ней уже выстроились, потирая ручки и перемигиваясь, злость и обида со стыдом вперемешку.
— Глупая, — пробубнила глухо, когда тысячное «зачем?» так и зазвенело в мозгу. — Вот и зачем я ему только… Зачем вообще тебя послушала? — вскинулась я, гневно вытаращившись на Оксанку. — Поговорить вам надо, поговорить… — передразнила голос подруги. — Вот и поговорили. Красота!
— Так это я, по-твоему, виновата? — опустив руки, ткнула себе в грудь пальцем Оксана. Сперва недоверчиво, а затем повторила жест возмущенно. — Слушай, ну откуда ж мне было знать, что ты на Бранова с признанием накинешься!
— Да кто накидывался-то? Я ведь просто… — огрызнулась и устыдилась, опустив голову.
И правда, чего как полоумная на нее бросаюсь? Сама ведь виновата. Ян едва такое потрясение пережил, последние силы выложил, сопротивляясь Хаосу, а я нарисовалась с дурацкими любовными вопросами, не сотрешь. И ведь без году неделю знакомы!
Тысяча первое «зачем» звякнуло, будто упавшая на дно копилки монетка. Интересно, а разорвать от сожаления за былое может? А то, если так и дальше пойдет, права Оксанка, останется от меня лужица, как от выброшенной на берег медузы.
Наверняка видя замерцавшие у меня в глазах слезы, Оксана выдохнула возмущение, отступилась, сказав только:
— Мик, ну правда, кончай хандрить! Не верится мне, чтобы Бранище прямо так взял и сказал: «Ты мне не нужна». Может, ты поняла неверно или…
— Да все я правильно поняла! — вновь взвилась и тут же зашептала, усмиренная яростным тшиканьем подруги. — Я в лоб спросила: я тебя привлекаю? В ответ же получила: «не знаю», что смело можно приравнять к «не хочу тебя обидеть, конечно, но переселяйся-ка ты, Вознесенская, на хутор. Лови бабочек». Вот тебе и вся любовь. И самое смешное, — растянула я губы в кривой усмешке и театрально раскинула руки, — что какой-то потусторонней твари, по всей видимости, я нужна гораздо больше. Пусть и просто в виде деликатеса.
На это Оксанке ответить было нечего. Да и что тут скажешь? В сотый раз переливать из пустого в порожнее в поисках мнимого утешения и погоне за несбыточными надеждами? Нет уж, достаточно. На год вперед набегалась.
— А может, Бранище не понял, что он тебе по-настоящему нравится? Может, просто не захотел обременять тебя своими… — я так на Оксанку глянула, что она поспешила прикусить язык. — Ну, да. Что-то я глупость сказанула.
— Глупость, — согласилась я, а стыд снова, будто опытный мастер пыток, к груди каленое железо приложил.
Понял все Ян. Разумеется, понял. Не мог не понять. Потому и глядел с такой жалостью, — ответить-то на мои «любови» ему оказалось нечем.
Я с обреченным вздохом снова завалилась на подушку. На сей раз дышала ртом, чтобы не чуять навязчивый запах ее владельца. Но обида на аспиранта все равно всколыхнулась с новой силой, задевая самолюбие и прочие эгоцентрические центры.
Черт побери, ну почему все так сложно? Почему нельзя было миру остаться стоять на своих слонах и черепахах? Почему все с ног на голову перевернулось?
Осталось бы все, как есть. Ходила бы на Брановские допы, вздыхала да глядела украдкой. Возможно, пару сказочек о нем и себе любимой накатала бы.
В любом случае, в весеннем семестре его предмета у нас не предвиделось. Походила бы, пострадала, да и забыла. А там, глядишь, и вытеснила бы свою платоническую любовь реальной. Жизнь ведь на месте не стоит!
Но теперь, когда я имела неосторожность признаться, чувства обрели осязаемость. Вооружились острыми пиками и грозились следовать за мной тенью до скончания веков.
— Я все же попрошу Великую Кошку, — нарушив затянувшееся молчание, повторила Шани, правда без прежней победоносной уверенности. — Вдруг поможет?
— Создательнице нужна помощь? — вошла Мут, утирая полотенцем две волосины в три ряда на голове, серебрящиеся неестественно ярко под электрическим светом.
— Ага, — кивнула я отрывисто, — психологическая.
Мут недоуменно моргнула, а Оксана поспешила перетянуть на себя бразды общения с иномирным существом.
— Не берите в голову, мы сами с усами и корочками первоклассных мозгоправов, — еще немного боязливо, но уже довольно искренне улыбнулась она и сдвинулась, уступая старухе место на разложенном диване. — Ну и как вам прелести цивилизации? Освоились немного?
— Освоилась, — с кряхтением уселась сфинкс и расплылась в ответной редкозубой улыбке. — В этом жилище очень просторно и тепло. Признаться, даже не припоминаю, когда в последний раз видела столько чистой воды.
