Если я мало люблю всевозможные зрелища, то признаюсь, еще меньше я люблю читать, даже если этим разочарую читателей.
Я больше не читаю романов, за исключением Бальзака, но по-настоящему интересуюсь историей и археологией.
Ну а живопись вдохновила меня на мою первую профессию.
И завершая обзор моих любимых развлечений, вспомним об игре в карты. Я посвящаю этому много часов досуга, поддаваясь необъяснимому притяжению пасьянсов, хитростям бриджа и волнениям канасты. Я понимаю, что все это начисто лишено какой-либо интеллектуальности, но истина требует честности.
Дом в Мийи
Моя слабость – вы уже догадались – архитектура, она занимала меня с детства. Но этому призванию препятствовали родители и обстоятельства, но оно косвенно осуществилось в моде. Я уже говорил в главах, посвященных моей профессии, что платье, как я его понимаю, – своего рода архитектура, и ее задача – прославлять пропорции женского тела. Портные сверяются с отвесом так же часто, как и каменщики.
С другой стороны, именно шитье привело меня к строительству. Это желание дожидалось своего часа и денег, заработанных от моей первой коллекции. Читатель помнит, что в это время я снял сельский домик поблизости от моих друзей Пьера и Кармен Коль во Флёри, рядом с лесом Фонтенбло.
В этих же местах я начал искать дом для себя. Мне не нужен был замок или вилла, куда парижане приезжают на уик-энд, я хотел настоящий деревенский дом для жизни среди полей, и, если возможно, поблизости должен был протекать ручей.
Моя жизнь в Берри, а потом в Провансе определенным образом повлияла на мое пристрастие к сельской жизни, деревенским работам и садам. Короче, мой идеал дома сильно походил на хижину Руссо.
Неподалеку от Мийи, где Жан Кокто вернул жизнь старинному восхитительному дому бальи[267], я нашел «развалину на болоте», как справедливо описал приятель, сопровождавший меня в этих поисках. Но эта «развалина» мне понравилась, потому что была изолирована и окружена водой. Это была старинная мельница в Кудре. Маленькие разбросанные домики, которые когда-то были конюшней, амбаром и самой мельницей, лишенные пола и окон, окружали настоящий фермерский двор в форме подковы. Старинные крыши были почти не тронуты временем, стены покрыты патиной лишайников, за исключением одного крыла, отремонтированного последним владельцем.
Он снабдил его современными оконными проемами, шифером заводского производства и новой наружной штукатуркой.
К удивлению подрядчика, первое, что я сделал, – приказал убрать все эти нововведения. Я заставил содрать шифер с крыши и заменить его старинной черепицей, закрыть оконные проемы и счистить штукатурку. Устранив неудачные исправления, я набросился на дом, комната за комнатой. Множество жилых помещений позволило избежать однообразия стиля. Я мечтал о провинциальном доме, где стены покрашены известью и полы начищены до блеска, куда меня водили в детстве навещать старых родственников.
Я до сих пор с умилением вспоминаю об этом. Одним словом, я хотел, чтобы мой загородный дом, мой первый «собственный» дом, был живым и обитаемым. Несмотря на некую искусственность, неизбежную при любой реконструкции, я добился того, чего желал больше всего – ощущения естественности, что в этом доме живут с незапамятных времен.
Я сумел сохранить верного Ивана, который занимался моим садом во Флёри, и попросил его разбить сад в Кудре. Несмотря на обширные размеры, я хотел видеть его простым и скромным, как садики в моей родной Нормандии, обрамлявшие вдоль дорог дома крестьян. Ради этого скромного желания пришлось совершить настоящие чудеса – осушить болото, обуздать речку и укротить лес, который ее окружал. Защищенный таким образом от любого соседства, теперь я мог наслаждаться своими цветами, каналами, маленьким прудом и спокойно слушать звон колоколов в Мийи. Никакой шифер заводского производства, ненавистный и отвратительный, ни один цементный столб не оскорбляли моего взгляда, никакой шум автомашин не тревожил мое ухо. Маленькая вселенная, которую я мог обнять, в ней все просто и естественно. Мельница в Кудре – поистине убежище отшельника, необходимое для моего отдыха. Оно досталось мне не без труда. Странно, что французы, и особенно крестьяне, прежде умевшие строить такие прекрасные и благородные дома, потеряли вкус к хорошим постройкам. Все отравили виллы и павильоны. Наши соотечественники, прежде любители солидного и практичного, теперь мечтают лишь об опереточных декорациях и фальшивых подобиях. Менее богатые хотят подешевле купить все равно где, в каких широтах, провансальский сельский дом или нормандское шале. Не важны материалы, лишь бы была пергола[268] или имитация поперечных деревянных балок. Я болезненно боролся против тех, кто пытался мне помочь, потому что искал только одного, что ценю больше роскоши, – простоту, ту простоту, которая считалась хорошим вкусом во Франции прошлых лет.
Мой дом в Париже
Только я закончил обустройство мельницы, как встал вопрос о парижском жилье. Оно должно соответствовать светским требованиям моего официального статуса. Квартира на улице Рояль, которую со временем я обставил по своему вкусу в стиле конца века, более не соответствовала моему новому положению.
Я начал подумывать о том, чтобы сменить ее и тем самым прекратить каждый день карабкаться на пятый этаж, хотя это отличное средство от моей пагубной полноты, что послана мне за неисправимую нормандскую склонность к вкусной еде.
Я начал бегать по всему Парижу, но тщательно обходил Пасси. Отдавая дань моде того времени во что бы то ни стало жить в VII округе, я искал дом там, но тщетно. По-видимому, одни американцы способны отыскать себе жилье в этом квартале германтов[269]. Потом я исследовал равнину Монсо, авеню Ош, Нейи, но безуспешно. Мне ничего не нравилось. Все, куда я заходил, казалось мне слишком маленьким или слишком большим, слишком простым или слишком роскошным. Испытывая терпение агентов по недвижимости, я заработал репутацию клиента, которому невозможно угодить. Очередной раз мое подсознание оберегало меня, лучше зная, где я хочу поселиться.
Однажды утром глава агентства позвонил мне и без всякой надежды сказал: «Продается дом, но, к сожалению, в районе Пасси, на бульваре Жюль-Сандо».
В этот момент раздался пресловутый щелчок из «утраченного времени»[270]. Я бросился по указанному адресу, и это привело меня в восторг, потому что дом находился в пятидесяти метрах от улицы Альберик-Маньяр, где я жил в юности. Такие дома до 1914 года называли «изящной бонбоньеркой», он был построен в 1905-м, году моего рождения, для театральной актрисы. Я тут же узнал балкон, которым восхищался в юные годы. Как только открыли дверь, я сразу почувствовал, что это «мой дом», вопреки всякому хорошему вкусу. Повсюду были арабески[271], фестоны[272] и астрагалы[273].
