«Лично В. А. Лягиным было обеспечено потопление плавучего крана, что сделало невозможным проведение ремонтных работ крупных судов германского флота. Это не считая мелких диверсий, состоящих, например, в порче деталей для ремонта кораблей, что затягивало сроки сдачи объектов и не поддавалось контролю оккупантов».
Ну вот, опять результаты прекрасной технической подготовки Виктора Лягина! Сломать что-то так, чтобы это было по-настоящему серьезно, но притом никто не догадался, что поломка является искусственной — это высокий профессионализм!
Но и его профессиональная подготовка как разведчика также, можно понять, была на высоком уровне. Известно, что Виктор сумел завербовать шифровальщика штаба германского 4-го воздушного флота Ганса Лиштвана, антифашиста по своим тайным убеждениям. Для любой разведки шифровальщики представляют особенный интерес — как с долей иронии поясняют сотрудники разведки, если у вас есть выбор, кого именно вербовать, посла иностранной державы или шифровальщика, нужно выбирать шифровальщика.
Можно, конечно, рассуждать: мол, ну и что тут такого, если этот Лиштван был антифашистом, то трудно ли было его завербовать? Трудно, очень трудно! Ведь сначала его еще нужно было найти и проверить, затем суметь с ним познакомиться, войти к нему в доверие и убедить его в том, что ты действительно являешься тем, кто есть, а не хитроумной «подставой» гестапо. Не будем забывать, что соответствующие спецслужбы приглядывают за своими шифровальщиками — не то что не доверяют, но на тот случай, если кто-нибудь станет ими излишне интересоваться… Так что искать подход к шифровальщику — это все равно что совать свою голову в пасть льва. Но если что-то не понравится косматому зверюге, то он просто закроет пасть — и всё, а вот если что-то не понравится гестапо, то этого «всё» придется ждать, как милости с небес… Потом будет тот случай, когда говорят «отмучился». Но на какой только риск не приходится идти ради ценнейшего источника! Ведь в результате Ганс Лиштван аккуратно и в большом количестве снабжал подпольщиков важнейшей информацией.
И тут мы повторяем еще раз: в разведке главное связь! Но связи с Москвой у «Маршрутников» не было.
* * *
Сохранилось описание того долгого пути, которым продвигался к линии фронта Петр Луценко. Впрочем, для начала ему требовалось еще суметь выйти из самого Николаева, что также было весьма непростой задачей: покидать город без письменного разрешения оккупационных властей местным жителям было категорически запрещено. Поэтому Петр сначала походил по городским окраинам, по пустырям и огородам, а затем, убедившись, что никто его не видит, нырнул в какой-то овраг… Дошел до железной дороги и пошел вдоль нее — разумеется, в порядочном отдалении, так как дороги немцами тщательно охранялись и была большая возможность натолкнуться на патрулей. Вот так он и шел — мимо станций Гороховка, Грейгово, Явки-но, Новый Буг, Долинская, Новая Прага… Шел, себя не жалея, пока, как говорится, ноги несли. Так, за 17 апреля Петр прошел 68 километров, в основном по бездорожью и по пересеченной местности…
Одной из весьма серьезных преград на его пути оказался Крюковский мост через Днепр в Кременчуге — длиной более чем в километр, вход и выход на который бдительно охраняли немецкие часовые, а на самом мосту к тому же дежурили патрули. Громадный этот мост, построенный еще в семидесятых годах XIX века (при отступлении советские войска его не разрушили, зато это сделают в 1943 году гитлеровцы), соединял правобережный Крюковский и левобережный Автозаводской районы. Луценко тщательно изучил подступы к переправе, а потом, дождавшись утра, когда по мосту пошли толпы рабочих — как мы знаем по Николаеву, на оккупированной территории немцы заставляли трудиться все оставшееся население, — незаметно присоединился к идущим. Петр кого-то о чем-то спросил, завязался разговор, в котором приняли участие несколько человек — со стороны все казалось совершенно естественным: идут работяги, разговаривают о своих делах, и таким образом он, не обратив на себя внимания немецкой охраны, перешел по длиннющему мосту через Днепр на правый берег…
Но впереди был еще очень долгий путь — через Полтаву, многие села и станции… По счастью, как знал Петр, близ села Первозвановка, лежащего на его пути, находился хутор Андреево, где проживали мать и брат его боевого товарища «Бывалого» — Григория Гавриленко. Понятно, что здесь Петра Луценко встретили как родного. Сложно сказать, что говорил им Петр о судьбе их сына и брата, которого им не суждено было более увидеть, — опять, опять и опять повторяем про «многие знания, порождающие скорби». Ведь правду говорить было нельзя: заметит кто-то, что в дом приходил посторонний человек, сообщит гитлеровцам или полицаям — и всё… Объяснять не надо! Скорее всего, «легенда» была о том, что Гриша не то в плену, а Петр бежал, не то, что уже давно развела их, друзей-сослуживцев, судьба и Гриша где-то сейчас воюет, а Петр, попавший в окружение, выбирается к своим… Однозначно, что название города Николаева в их разговорах и близко не звучало, и тем более про подпольную работу не было ни малейшего намека…
Два дня Луценко отсыпался в погребе, а хозяева чинили его одежду и обувь, собирали продукты. Потом какими-то неприметными тропами вывели его с хутора к дороге, указали направление в сторону Белгорода, где уже были наши войска. И опять — долгий, километров двести, путь в ту сторону, откуда вскоре стал все сильнее и сильнее доноситься грохот артиллерийской канонады…
Вот что рассказывал о произошедшем далее сам Петр Платонович Луценко:
«Фронтовая полоса оказалась совершенно непроходимой. Я попал в зону сплошных окопов, заграждений, немецких огневых точек. Кругом кишели фашисты, и мне приходилось все время прятаться. После десятка неудачных попыток приблизиться к передовой я понял, что здесь не пройти. И стал выбираться из этого “мешка”, надеясь прорваться в другом месте… Вот тут-то я и попался. На мое счастье, не фашистам, а полицаям. Повели меня в село Кульбахи к старосте: “Пан Кожемякин, мы задержали какое-то падло на передовой!” — “Документы!” — гаркнул староста. Заставили раздеться. “Лицом к стене! О-от, гад! А спина-то чистая. Слыхал я, Советы у своих шпионов на спине донесения пишут!” — “Какой я шпион, я измучился, изголодался в дороге, домой иду”. Страшный удар свалил меня с ног… “Веди его к себе, — приказал староста одному из полицаев. — А завтра сдадим в гестапо”».
Полицай, слава богу, попался человечный, а может и просто ленивый — поместил задержанного в своей хате, дождался, пока тот громко захрапел, ну и сам ушел спать под бок к жене. Петру же, разумеется, было не до сна. Теперь он дождался, пока уснул полицай — и по-тихому выбрался из дома, заклинив за собой дверь так, чтобы сразу не вышли… Произошло это все 30 апреля.
После «знакомства» с полицаями, совершенно измотанный, не знающий, куда и как идти дальше, Луценко решил возвратиться к родственникам Гриши Гавриленко. Добрался до них чудом — по его рассказу, последние три километра до хутора Андреево он брел полдня, а когда пришел, то хозяева не узнали его — «страшного, обросшего и оборванного седого старца». На этот раз Петр беспробудно проспал три дня и три ночи, а потом Степан Гавриленко, брат Григория, принес ему географическую карту и сообщил, что Красная армия ведет бои на территории Харьковской области, в районе Изюм — Барвенково, неподалеку от тех мест, где находился Луценко.
