Заказчики и художники Хараппы не оставили скульптур, за исключением небольших терракотовых и редких бронзовых статуэток. Если они и занимались искусством, то более недолговечными его видами, но несколько дошедших до нас работ скульпторов превосходны. На голове стилизованной фигуры из Мохенджо Даро, с миндалевидными глазами и волнистой бородой, диадема или лента с чем-то похожим на оправу для драгоценных камней. Просторное одеяние перекинуто через плечо; то, что осталось от левой руки, протянуто вперед в явно символическом или ритуальном жесте. Этого человека называют царем-жрецом или царем-философом, но подобные ярлычки бессмысленны: в отсутствие контекста, с которым бы он соотносился, можно привести только простое описание.
На всем пространстве мира Хараппы использовалась одна система письма. Его расшифровка вполне в пределах возможного; в сущности, кажется, эта мечта близка к осуществлению[556]. Но эта расшифровка не принесет ни потока данных о высокой политике, как расшифровка письменности майя, ни богатой информации о дипломатии и данях, как архивы Мари, Амарны и Эблы. Дошедшие тексты содержатся только на глиняных печатях или на табличках амулетов, все они пришли из сферы торговли, на них вмятины от канатов или мешковины, в которую грузили товары; их находят также в грудах отбросов.
Хотя точное содержание надписей на печатях пока неизвестно, сами печати рассказывают нам о том, каким видели или представляли себе мир их хозяева. На печатях мы находим шедевры: реалистические изображения животных, особенно рогатых зебу, кормящихся тигров и элегантных безгорбых быков, принюхивающихся к объекту, похожему на курительницу для благовоний. Однако более характерны отступления от реализма, они включают смеющихся слонов и носорогов, а также загадочные мифологические сцены: возможно, волшебные превращения: момент трансформации человека в тигра, морской звезды в единорога, рогатой змеи в цветущее дерево, а в одном случае — человека в дерево, осеменяемое вставшим на задние ноги быком. Распространенный мотив — изображение дерева, которое защищает обезьяноподобная фигура, сражающаяся с тигром; оба рогаты[557].
Города и интенсивное земледелие на аллювиальных почвах Инда, кажется, было более уязвимым, чем в Египте, Месопотамии и Китае. Многие поселения такого уровня сложности существовали всего несколько столетий. Некоторые были покинуты в начале второго тысячелетия до н. э. Причина их превращения в развалины вызвала бурные споры ученых — сторонников теории внезапной и насильственной смерти от рук чужаков-захватчиков и градуалистов, считавших причиной постепенное изменение экологии и климата. Было бы удивительно, если бы в истории этих городов не было эпизодов насилия, вызванных захватами, мятежами, нападениями соседей или комбинацией всех трех элементов; но выводы о подобных травматических эпизодах, сделанные на основании данных ранних раскопок (кости жертв массовых убийств, следы огня на городских стенах), оказались преждевременными. У жертв так называемого массового убийства почти нет следов ранений[558]. Но после таких катастроф жизнь других поселений продолжалась вплоть до второй половины второго тысячелетия до н. э. Климат становился все засушливее, а тектонические колебания могли изменить русло рек[559]. Огромная восточная дельта Инда Сарасвати, некогда очень густонаселенная[560], исчезла, поглощенная наступавшей пустыней Тар. Но даже этого недостаточно, чтобы объяснить, почему опустели города на Инде, который год за годом продолжал приносить плодородный ил на обширные поля. Очевидно кризис поставок, связанный с засухами или нарушениями экологического равновесия деятельностью населения, отразился и на других ресурсах — на скоте и продуктах из глубины территории, которые служили дополнением к поступавшим с полей пшенице и ячменю. Жители могли бежать от эпидемии смертоносной малярии, следы которой заметны на костях погребенных и которая неизбежна, если мелкие водоемы при посредстве людей превращающейся в стоячие воды[561]. Мы просто не знаем, почему отсюда ушли люди и куда они ушли.
Не помогает и попытка связать исчезновение городов с так называемой «миграцией индоевропейцев». Это один из самых цепких вымыслов мировой истории, подкрепляемый внешне убедительной, но на деле ложной логикой. Когда в конце XVIII века впервые отметили систематическое сходство грамматики и словаря европейских, индийских и иранских языков, соблазн сделать предположение, что все эти языки возникли из общего праязыка, был непреодолим. Говоривших на «праиндоевропейском» языке представляли благоразумными и рассудительными людьми, чьи миграция и завоевания распространили их язык во все стороны от прародины, которую с тех пор ищут ученые; этот «поиск Грааля» провел их повсюду: от северного полюса (одна школа всерьез стояла за это место) до Гималаев. Но в этом научном выводе все основано на предположениях: нет никаких доказательств того, что праязык когда-либо существовал или что была прародина, в которой жил народ-прародитель; археология также не дает никаких свидетельств предполагаемых миграций.
Само представление о едином общем языке вполне понятно: ученые гуманистической традиции сопоставляли языки, как рукописи, — от множества вариантов к единому источнику. Однако аналогия с рукописями обманчива. Насколько нам известно, языки всегда разделяются на диалекты, которые оттеняют один другой или переходят друг в друга; их взаимодействие на пограничных территориях с чужими языками приводит к появлению модификаций и гибридов. Один из методов установления прародины индоевропейцев заключается в сопоставлении названий растений и животных в индоевропейских языках; общие для этих языков термины должны дать представление о том, где жили индоевропейцы до начала миграции. Но в словарь праиндоевропейского языка могли внести свой вклад несколько разных сред. Действительно, поскольку в этом языке были слова для обозначения равнин и гор, рек и озер, снега и льда, а также названия растений и животных самых разных видов, родина праиндоевропейцев, согласно полученным этим методом данным, должна была отличаться невероятным разнообразнием природы или быть так велика, что это бы отрицало само понятие прародины.
Аналогичные попытки предпринимались для восстановления образа жизни носителей этого предполагаемого языка. Предприятие рискованное; уже замечено, что если бы нам пришлось делать вывод о первоначальной культуре носителей латинского языка на основании общих слов романских языков, нам пришлось бы предположить, что древние римляне были христианами, пившими кофе и курившими сигары. Подобные сопоставления, сделанные с дисциплинирующей осторожностью, позволяют с известной долей достоверности предположить, что у носителей праиндоевропейского языка были лодки, повозки и собаки; они поклонялись персонифицированным силам природы и приносили в жертву скот; трудом, молитвами и войной у них занимались особые группы с — вероятно — разным статусом; они приводили в дом невест, жалели вдов, укрепляли свои поселения и испускали газы. Но даже ограниченный набор таких черт — его, не выходя за пределы разумного, можно несколько расширить — может характеризовать не единую общность, но опыт различных групп. Часто высказывалось предположение, что праиндоевропейский язык развивался в изоляции, как за вратами Гога или за преградами из льда или гор, но это явная фантазия, созданная теми, кого поразила невозможность получить надежные данные.
