Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
По окончании Великого поста было дано еще несколько представлений на придворной сцене.
«Конечно, самым торжественным днем был спектакль в высочайшем присутствии, — вспоминал Гавриил, сын Константина Константиновича. — Государь с великими княжнами приехал из царского Села. Государь надел жетон «Измайловского досуга», который измайловцы ему поднесли, когда, будучи еще наследником, он посетил Досуг в Офицерском собрании измайловцев. Спектакль прошел очень удачно. Громадное впечатление производила музыка Глазунова. Он прекрасно изобразил бичевание Христа. Императорский оркестр играл очень хорошо. После спектакля Государь пошел за кулисы говорить с отцом. Отец был чрезвычайно взволнован, с его лица тек пот, он тяжело дышал. Я никогда не видел его в таком состоянии. Когда он играл, он священнодействовал. На этом спектакле были также и некоторые члены Семейства. Говорили, что, прежде чем ехать на спектакль, великая княгиня Мария Павловна спросила священника, можно ли ехать, так как Синод был против постановки пьесы. Великий князь Николай Николаевич и Петр Николаевич с женами на спектакле не были. Должно быть, они были одного мнения с Синодом».
Драма так и осталась под запретом для постановки на публичной сцене сначала по настоянию Синода, потом — советской власти.
Характер великого князя
Говорят, чужая душа — потемки. Человек даже в своих чувствах разбирается с трудом. Но благодаря искреннему многотомному дневнику, где жизнь Константина Константиновича как на ладони начиная с детских лет до кончины, его характер понять намного легче, чем большинства людей XIX века. К тому же в великом князе не было той бездонной глубины противоречий, как в Пушкине или Достоевском.
Высокий, красивый и подтянутый мужчина, с аккуратной бородкой и элегантными длинными пальцами, он вызывал восхищение с первого взгляда, но никогда не кичился своей внешностью, хотя и любил наряжаться в дорогие военные мундиры.
В молодые годы Константина Константиновича часто охватывало уныние, неверие в собственные силы. Все впереди казалось мрачным и безысходным. Но вот из-под пера выходило очередное стихотворение, удавалось удачно сыграть роль в домашнем спектакле или получить похвалу от государя — и жизнь вновь становилась светлой, радостной и многообещающей.
Часть своих недостатков великий князь отчетливо видел, а значит, и мог с ними бороться.
«Не только в роте, но и в жизни вообще я не могу изучить ничего во всей полноте, вникнуть в каждый вопрос, в каждое дело до его глубины, изучить его во всех подробностях. Я сознаю, что я человек недоразвитый, и боюсь, что таким останусь, несмотря на лучшие и искреннейшие стремления» (19 июля 1886 г.).
Другим его недостатком, врожденным, было почти полное равнодушие к женской красоте и восторженное почитание мужской. В разные годы он боролся с ним с переменным успехом, и здесь нельзя не отметить благотворного влияния жены — женщины не только обаятельной, но и умевшей найти подход к сердцу любимого мужа.
В Константине Константиновиче всегда присутствовала страсть к самоанализу, притом довольно справедливому, без поблажек себе.
«Невольно, читая про разных гениев, я сопоставляю их особенности и странности со своими привычками и стараюсь найти сходство. Однако я хорошо знаю, что я не гений, и вместе с тем мне так хочется знать, что во мне есть гениальность, еще не признанная или не выразившаяся. Мне бы так хотелось быть гением и так жалко, что этого нет» (28 октября 1886 г.).
«Дара слова у меня нет, я не могу говорить, не подготовившись и не заучив твердо того, что хочу выразить» (2 января 1890 г.)
Карьерные побуждения у Константина Константиновича почти полностью отсутствовали, он догадывался, что плохой военный, и не стремился к высшим должностям в армии. Но ему нравилось, когда его хвалили, ставили выше других. Это чувство было детским, милым и бескорыстным.
«В 7 ч. в Аничковом дворце был семейный обед. Мне пришлось сидеть подле Императрицы. Этого за такими обедами еще никогда не случалось, и я был очень удивлен попасть так высоко» (3 января 1888 г.).
Константин Константинович получил от матери неуравновешенный характер, быструю нервную возбудимость, когда желание справиться с делом столь велико, что человек уже не думает ни о чем другом, даже о качестве своего труда (на поэзию это чувство не распространялось). Нервная возбудимость играла и положительную роль: великий князь не мог подолгу лениться, сидеть сложа руки.
«Отдыхать, ничего не делая, — да это же ужасно!» (2 июля 1900 г.).
Великой князь никогда не был чванливым расчетливым вельможей, который никогда не станет просить за того или иного человека, если не чувствует выгоды для себя. Если человек Константину Константиновичу нравился, он ему помогал. Иногда помогал только потому, что стеснялся отказать просящему и тем обидеть его.
«Ко мне со всех сторон обращаются с просьбами похлопотать то перед тем, то перед другим министром или сильным человеком» (16 апреля 1896 г.).
Благодаря покладистому беззлобному характеру Константин Константинович почти не имел недоброжелателей при императорском дворе. Как, впрочем, и горячих сторонников. Да он в них особо и не нуждался, с годами все больше и больше предпочитая политике и великосветским развлечениям отдых в тишине и одиночестве. Он развел в доме птиц (снегирей), собак и кошек. Любил своих домочадцев и слуг. Любил и себя, но как-то легко, ненатужно, не причиняя самолюбием вреда никому из близких.
Последние годы жизни
Константин Константинович в детстве часто болел, и с годами его не переставали мучить простуды и головные боли. Иногда он по два-три месяца недомогал и не выходил из дома. С 1908 года великого князя кроме всего прочего стали донимать боли в почках, а с конца 1911-го началось самое страшное — упадок деятельности сердца.
«Минутами мне казалось, что приходит конец» (22 января 1912 г.).
Тогда-то он и стал переписывать начисто духовное завещание. Это не представляло трудностей, ибо Елизавета Маврикиевна, к которой отходил основной капитал и имения, бесконечно любила своих детей и не посмела бы обидеть кого-нибудь из них. Слугам (камердинерам, гоф-фурьерам, лакеям, рейткнехтам, швейцарам, шоферам, кучерам и т. д.), прослужившим при нем не менее двадцати пяти лет, великий князь завещал выдавать пенсию в размере полного их содержания, а прослужившим не менее десяти лет — половинного содержания.
Императорской Академии Наук для хранения в создаваемом Пушкинском Доме Константин Константинович завещал собрание автографов исторических деятелей и литераторов, свою переписку с Я. Г. Гротом, А. А. Фетом, А.Н. и Л. Н. Майковыми, А. П. Полонским, Н. Н. Страховым, П. И. Чайковским, А. Ф. Кони и другими учеными и писателями. Туда же передавались собственные рукописи великого князя, перстень А. С. Пушкина, перо А. А. Фета и две картины, нарисованные Я. П. Полонским.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
