Книга Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92

Поют петухи и заливаются соловьи, но я не наслаждаюсь природой. ***, которому 30 лет, т. е. вдвое моложе меня, решается с отчаяния взять в лоб остающуюся скалу. Удивительно, как он со своим тяжелым мешком выдержал. Ползем прямо вверх. Руками работаем не менее, чем ногами. К счастью, кустарник прочный, редко обрывается. Все же я еще два раза сорвался и задержался о другой кустарник и скалы. Минут 15 прокарабкались 20—25 саженей. Еще совсем темно. Потом, к счастью, почувствовали под ногами полоску земли, идущей вкось наверх. Вероятно, козья тропка. Пробираясь по ней, вдруг вышли, к нашему восторгу, на вершину горы, где начиналось плоскогорье. Приятная минута. Луна, вышедшая на короткое время за горой, уже зашла. Восток уже заметно светлел. Мы почти вышли к сторожке, где должны были ночевать, т. е. около 1 1/2 версты левее тропы, которую так и не нашли. Всего вместо 25—30 минут шли 21/2часа. Поскорее отошли от обрыва, чтобы наши силуэты с мешками на рассвете не были замечены снизу, и свободно пошли к сторожке. ***, несколько раз ходивший здесь, говорит, что днем не решился бы взобраться напрямик. К нашему огорчению, ее обитателей не было, она была пуста, на запоре, никто не откликался. Внутри слышались часы. Крыша была разрушена. Что случилось с хозяевами? (Как впоследствии оказалось – разрушение от урагана.) Пришлось идти к ним в деревню (версты 3). Идем преимущественно полем, не дорогой, чтобы не встречать никого.

Восток алеет. Светает. У большой деревни (с советом, комсомольцами и т. д.) идем дорогой, спешим, чтобы прийти ранее, чем деревня встает и пойдут на работу. Солнце встает. Совсем светло. Встречаем одного старика, потом другого. Здороваемся. Ответ: «Пошли Бог здоровья». Проезжает телега. Запоздали. Лают собаки. Выгоняют скотину. Наконец подходим к дому, почти на краю деревни. Я захожу за сарай. *** идет на рекогносцировку, все ли благополучно с хозяевами. Оказывается все благополучно. Нас радушно принимают. Сельский интеллигент. Яичница с салом. Есть ничего не мог. Но выпил два стакана чая с лимоном и 8 – 7 стаканов местного вина. Какой восторг после пересохшего горла. Матрац на полу. Уснул как убитый. 8 июня. Встал в 12 часов дня. С наслаждением умылся. Меня, а также и *** всего ломит три дня. На плечах опухоли от сумки. Особенно ноет в коленях, где у меня было ранее растяжение жил. Левая рука в кости болит, в правой была палка, ею преимущественно цеплялся и на нее падал (вправо круча). На всем теле, преимущественно в ногах (и у ***), ссадины, кровоподтеки, синяки. Подмазали йодом ранки. Вчера ничего не замечали. Пообедали – чудный борщ, жареная, домашняя колбаса, рисовая каша, сотовый мед, домашнее винцо. У бедного *** через неделю оказалась от натуги грыжа, и ему предстоит операция. Он несколько раз туда переходил, но в первый раз пришлось так туго и идти без тропы. Поехали парой на трясучей повозке. Урожай, как в Бессарабии, чудный. Море хлеба, почти уже в рост человека. Все время трепещут жаворонки и падают с выси в пшеницу. Несколько русских и молдавских сел малороссийского типа, но более камня. Мы в Молдавской республике. В леску, в овраге, известном бандитизмом, *** приготовляет револьвер. Трясемся на повозке. Тело от вчерашнего ноет. Перепадает дождь. Покатые холмы. У станции еврейская корчма. Сплю. В 11 час. поезд на Одессу. Хозяйка любопытствует, откуда едем. Отмалчиваемся. 3-й («жесткий») класс. Забираюсь наверх, расстегиваюсь. *** говорит, что я храпел на весь вагон и что ночью комендант поезда и агент ГПУ, обходя, уставились на меня, покачали головой и ушли. У меня до Харькова никакого документа (на всякий случай вместе с биографией придумана целая история). Порядки. 9 июня утром Одесса. В гостиницу. Т. к. без ночевки, то документы не спрашиваются. Часа за два до нас выпал небывалый град с куриное яйцо, шел полтора часа. Масса повреждений, и по всему городу выбиты стекла. Пожарные оттаивают на улицах, на низких местах град, слепившийся в аршин толщиной. Мы выехали в 5 час. дня, и град еще лежал, несмотря на жару, в некоторых местах кучами, очевидно, не растаял и к ночи. Пешее большое движение, экипажного почти нет. Редкие народные белые автобусы (единственное белое движение, которое до сих пор заметил). В толпе, как в Харькове, косоворотки, темные и белые рубахи с ремешками, рабочие фуражки, татарские парчовые ермолки. Многие с портфелями – служащие различных учреждений. Обедали на Приморском бульваре. Порт совершенно пуст, без пароходов. Вообще впечатление от Одессы – замирания. Очевидно, вследствие кризиса портовой жизни. Многих рабочих и служащих увольняют. Выехали в маленьком купе «мягкого» вагона. Приятно было растянуться, т. к. мы одни в купе, то и безопаснее, чем в «жестком» вагоне. Рядом с нами в купе – комендант и ГПУ. Порядок и чистота большие. Проводник отбирает билеты и дает квитанцию. В дороге не беспокоят. За бросание окурков в вагоне и на станциях – штраф. Мост в Кременчуге через Днепр охраняется. Окна затворяются. На одной станции тысяч 50 шпал. Поезд ползет более суток. Скорые, говорят, плохо ходят (от Харькова в Москву и Севастополь 16 часов). Вечером, когда *** пошел на станцию, слышу, в соседнем купе спрашивают у двух евреек документы наши соседи. Нет. «Как же в дороге и нет документов?» Уверен, что и меня спросят. К счастью, не спросили. И еврейки как-то доехали до Харькова. В Кременчуге и в Полтаве ел на вокзале. Чай в купе. В Харькове 10-го вечером. Встретил вызванный по телеграфу офицер. Привез в гостиницу «Красная Москва». В тот же вечер раздобыли мне паспорт на 59-летнего Сидорова. Вздохнул свободнее. Комната хорошая, чистая, но без умывальника. *** поехал к жене и матери. 11-го июня. Едем с *** по Сумской. Меня узнает проф. ***, бывший у меня лектором в Севастополе в 20-м году. Поражен. Я недоволен, что сразу узнал. Пригласил обедать. Год был в командировке в Берлине.

Намеревался остаться за границей. Но эмиграция и особенно монархисты произвели на него такое удручающее впечатление своей оторванностью и неспособностью, нежеланием понять, что происходит в России, что предпочел вернуться, несмотря на гнет и придавленность интеллигенции (политическая информация особо). Переполнение и оживление в Харькове страшное. 380 тысяч жителей. Порядок. Хорошие быстрые автобусы ходят с парижской регулярностью. Движение огромное. Та же рабоче-демократическая толпа, портфели, ермолки. Столовые переполнены. Квартирный кризис. Трамваи переполнены. На каждом шагу полуправительственные магазины, кооперативы, «Ларек» и др. Всякого товару и снеди масса, но дороговизна страшная. Жизнь (не говоря про мануфактуру) раза в три дороже парижской. Милиция, внешний порядок. На галерке, стоя в театре. Гастроли Московс. Мал. театра, знакомые артисты. Пьеса Островского. Молодой человек уступил мне сидячее место. После случая с опознанием меня проф. *** ношу на улице очки и кое-что еще изменил в обличье. К хорошо знакомому доктору. Не узнал меня. Минут 10 выслушивал. Кроме эмфиземы, склероза и миокардита (ослабление сердечн. мышц), что было найдено у меня 2 года тому назад в Словуте, когда я был арестован ГПУ, нашел еще расширение аорты. Запретил курить (продолжаю) и предписал водовое лечение. Отложу до обоснования на месте. Потом я ему открылся. Поражен. Как проф. *** говорил, что после встречи со мной не мог сосредоточиться на экзамене, так и доктор сказал, что ему трудно было потом принимать больных. Через день имел с ним интересную беседу. Удивился, что при моем сердце, тучности и летах мог проделать такой трудный переход. Не рекомендует повторять. Из моих земско-кадетских знакомых – почти никого в Харькове не осталось. Придавленность и гнет страшный. Шпионаж вовсю. Прозябание. Несколько времени, как террор усилился, масса арестов и ссылок на Соловки. Доктор говорит, что если б я знал, какой теперь террор, то наверно не рискнул бы приехать (?). Пока лишь общее впечатление от виденного и слышанного и от 3—4 разговоров с лицами. С офицерами (нашими) почти еще не говорил. В деревне не был. Намереваюсь посетить украинскую деревню и великорусскую. Выписал одного человека из Москвы, чтобы подготовить пребывание там и квартиру, так как там мне гораздо опаснее. Как только будет подготовлено, выеду туда и в Петроград. Хотел посетить Волгу, Кубань и Дон, но из-за дороговизны вряд ли придется, если паче чаяния не получу подкрепления из-за границы. Дороговизна убивает меня, т. к. курс доллара искусственно поддерживается в 1 р. 94 к., а размен на черной бирже почти невозможен. Чувствую себя превосходно. Отдохнул от перехода еще в Одессе и на железной дороге. Тело более не болит, ссадины заживают. Желудок хорошо работает, так как двигаюсь, а в Кишиневе слишком много ел и совершенно не двигался из-за конспиративности и отсутствия цели хождения. Правильно сделал, что решился во что бы то ни стало побывать в России, даже после моей неудачи 2 года тому назад. Необходимо личное общение эмиграции с Россией. Как оживились те немногие, с которыми пришлось видеться. Один назвал меня первой ласточкой (это я-то ласточка!). Через несколько месяцев после моего отъезда (вероятно, придется уехать за границу, т. к. при затяжном процессе здесь пребывать и работать мне небезопасно, да и нельзя) я уполномочил и принял меры к более широкой огласке здесь моей информации через некоторое время после моего выезда из России, о наших центральных эмиграционных течениях, в отличие от партийно-монархических, которые приносят огромный вред эмиграции, превращая ее в Кобленц, обрекая на отчуждение от противобольшевистской здешней публики, которая совершенно отрицательно относится к партийности. Хотя милюковская, республиканская партийность не менее вредна, чем монархическая, но она здесь менее заметна. А монархическая партийность придает колорит всей эмиграции. То, что нам было ясно и в эмиграции, отсюда еще нагляднее представляется, а именно, что те, кто теперь не могут подняться на национально-надпартийную высоту и играют в монархические игрушки, обрекают себя на вечную эмиграцию и вредят делу слияния эмиграции со здешней противокоммунистической публикой. О зарубежном съезде и «Возрождении» советские газеты довольно много писали. И то, что по этим газетам и по редким доходящим слухам публика здесь узнала, она в съезде и в позиции Струве разочарована. Объясняю здесь всюду мудрую позицию в. кн. Н. Н. – ча. О нем знают, но как о чем-то очень отдаленном и реально-проблематичном, мало интересуются. Это все мои первоначальные, еще поверхностные впечатления. Могут впоследствии быть коррективы. Войны и интервенции никто не хочет. Добрармия оставила здесь плохие воспоминания (командование Май-Маевского, ген. Шкуро). О Врангеле лучшего мнения, чем о Деникине, как более властном и упорядочившем, по слухам, фронт и тыл. Его в 20-м году ожидали с нетерпением. Теперь более верят в эволюцию, в финансово-экономический кризис, в падение червонца. Желают экономической блокады Европой. Боятся положительных результатов франко-советских переговоров. Надо все сделать, чтобы повлиять на французов, предостеречь общественное мнение. Все политические организации должны этим заняться. Недостаточно делается. Задача момента. Привет друзьям от лимитрофов.

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92