— Интересно! — сказал Валя. — Я вас понимаю.
— Господь меня сподобил, и я за эти две недели другим человеком стал, сам того не заметив.
— У меня что-то похожее было, но я другим человеком не стал.
— Значит, вы для другого Господом предназначены.
— Знать бы, для чего… — задумчиво протянул Шажков и уже как бы на правах знакомого спросил: — Тяжёлая эта работа — священник?
— Не тяжелее, чем другие, но есть специфика. Любить это дело нужно, ну так все профессии любви требуют.
— А верить нужно?
— Конечно. А как же не верить, если сейчас большинство людей, даже не зная об этом, пусть по-своему, но верят. Ну не считать же всерьёз, в самом деле, что человек произошёл от обезьяны? — отец Владимир искренне и с удовольствием засмеялся. — Прошлый век, ей-богу! Мирянин может верить через любовь, бывает, что и через страх, — продолжал он, уже серьёзно, — но священнику этого мало. Вера пастыря должна основываться на знании, как это ни парадоксально звучит. Сейчас прихожане такие начитанные встречаются — что твой теолог. Только у мирян знания веру часто колеблют, так как внешние они, поверхностные, прикладные, знания эти. А у священника на знаниях вера взращивается и духовным опытом питается.
— Ну хорошо, — не сдавался Валентин, — а если священник сомневается? Что, нет неверующих священников?
— Есть, наверное, в душу каждому не влезешь. Но кому священником быть предназначено, те веруют. Коли знаешь, как не уверовать?
— Понял. А можно ещё вопрос из любопытства? Ограничений у священников по жизни много?
— Как в армии.
— Я не служил.
— Нет? А мне довелось, — отец Владимир улыбнулся ностальгической улыбкой. — В Карелии, в погранвойсках. На ваш вопрос отвечу так: есть, конечно, ограничения и большие. Зато есть и очень счастливые минуты. Знаете, какое это счастье — причастить ребёнка? Детский взгляд в эту секунду дарует священнику лишний день жизни.
— Не только священнику, — воскликнул Валентин. — Дети в церкви — это вообще чудо. Хотя бы чтобы на них посмотреть, стоит сходить на службу.
— Я рад, что вы понимаете, — отец Владимир внимательно посмотрел на Валентина. — Вы это сейчас сказали, как сказала бы Лена Окладникова, не обижаетесь?
— Нет. Я через неё это почувствовал. Я много через неё почувствовал.
— Да… Да. Слушайте, Валентин Иванович, у вас есть полчаса? Помогите мне донести кое-что для ремонта. Здесь недалеко.
— Конечно.
— Тогда подождите меня в храме, пожалуйста.
Через несколько минут отец Владимир вышел из ризницы в джинсах и спортивной куртке, и его принадлежность к церкви теперь читалась только в бороде и во взгляде, спокойном и ненаступательном.
Они вышли из храма, прошли друг за другом вдоль его стены, обшитой плохо обработанной доской, и вышли на тропинку, проложенную через подсыхающий лужок к микрорайончику пятиэтажек, за которым невдалеке виднелась «стекляшка» торгового центра. Из голого кустарника вдоль тропинки слышалось по-весеннему бодрое тинькание синиц.
— Отец Владимир, — нагнав священника, обратился к нему Валентин, шедший сзади, — мой друг, врач по профессии, спрашивает, почему православные священники все такие толстые?
— Физкультурой мало занимаются, — не оборачиваясь, ответил священник.
— Нет, а серьёзно?
— Я и говорю серьёзно. Новое поколение священников поспортивнее будет. Требования к физической форме у нас ужесточились, но всё-таки это не главное, согласитесь.
Отец Владимир остановился и, с улыбкой поглядев на Валентина, спросил:
— Можете представить себе священника-супермена?
— Нет.
— И я нет. Хотя форму физическую, конечно, нужно поддерживать. Как элемент общей культуры.
— А то мой друг предлагает специальную диету для священников разработать.
— Только после врачей, — засмеялся отец Владимир.
— Я ему передам.
— Не надо, Валентин Иванович. Обидится, неровен час. Передайте — пусть готовит диету. Я согласен испытать на себе.
— Вам не нужно.
— Ладно, найду кого-нибудь более подходящего для эксперимента.
— Хорошо, передам.
В строительном магазинчике, разместившемся в полуподвале торгового центра, священник осмотрел отложенные для него обрезки фанеры, длинными полосами сложенные вдоль стены, потом они с Шажковым связали их по краям нейлоновой бечёвкой и вынесли по крутым ступеням наружу.
— Стены внутри обшиваю, — подавая Валентину пару тонких тканевых перчаток, объяснил отец Владимир. — А то голый брус кое-где остался — занозит. По-хорошему, вагонкой надо бы, но уж ладно. Пока так, а там посмотрим.
— Хозяйство всё на вас? — прислушиваясь к нахальному воробьиному чириканью, спросил Валентин.
— А как же? Заместителя по хозяйственной части нет. Да я от этого удовольствие получаю. Строитель всё-таки, — он подмигнул Валентину и сказал с улыбкой:
— Ну, взяли.
— Взяли, — ответил Валя, и они одновременно за два конца подняли на плечи связку фанерных полос и, стараясь шагать в ногу, понесли её к церкви.
— К Успению колокола навесим, — не оборачиваясь, крикнул Вале отец Владимир, шедший впереди. — Хотели к Пасхе, но, как водится, не поспели. С колоколами-то совсем благодать будет.
— Это точно, — крикнул ему в ответ Шажков.
Они сделали ещё три ходки. Валентин покинул церковь лишь к вечеру, когда закончили обшивку внутренних стен и попили чаю с душистой травой, приготовленного разговорчивой старушкой из приходского актива.
3
После Пасхи отношения Шажкова с Окладниковой, казалось, окончательно обрели гармонию. Лена стремительно возрождалась. К ней вернулся юмор и способность беззаботно смеяться, в её глазах опять читался интерес к жизни.
Валентину стало казаться, что он твёрдо взял в руки штурвал семейной жизни и держит верный курс. Он даже начал верить в то, что основные испытания позади, что жизнь даёт передышку, которую они с Леной — он был уверен — заслужили.
Поэтому, когда во время будничного ужина на кухне из комнаты послышался звонок Лениного мобильника и Валя вдруг почувствовал в связи с этим беспокойство, это удивило его.
Лена вернулась на кухню бледная и задумчивая.
— Что-то случилось с Димой Стрепетовым, — сказала она, — мама звонила.
— Что с ним случилось? Он в Москве?
— Да, но с ним что-то плохое произошло. Сейчас я успокоюсь, — Лена присела на табуретку, несколько раз глубоко вздохнула и подняла на Валю сосредоточенный взгляд.
Валентин подсел к ней и обнял за плечи.
