Рогозинникову повесили 18 октября. Суд был короток.
А теперь представим, что замысел террористов осуществился бы полностью… Это было бы похлеще дела Плеве. Но Азеф сохранял нейтралитет, не помогая устраивать теракт и не мешая ему совершиться.
Почему же он опять начал двойную игру? Только осторожность?
Основания проявлять осторожность у него были. Осенью ЦК получил цитировавшееся выше письмо из Саратова с изложением событий 1905 года. Вычислить Филипповского, зная участников саратовского совещания, было нетрудно. Конечно, можно было предположить, что на Азефа опять клевещут, но не слишком ли часто он становится жертвой клеветы?
Чуть позже появилась и еще одна косвенная улика. Бурцев решил устроить Бакаю, сосланному в Обдорск, побег — при условии, что тот и дальше будет ему помогать. В Тюмень, где Бакай остановился по пути, отправилась Софья Викторовна, сестра Савинкова, чтобы передать Бакаю на словах предложение Бурцева и адрес финляндской явки. Неожиданно к Бакаю, отпущенному в Тюмени на вольную квартиру, заявилась полиция с обыском. При обыске ничего не нашли, а на следующий день Бакай уехал в Териоки по указанному Бурцевым адресу. При встрече Бакай сообщил Бурцеву: обыскивали его после получения телеграммы из Петербурга о его возможном побеге.
А теперь внимание. О планах Бурцева устроить побег своему информатору знали два человека. Чернов (которому сам Бурцев рассказал это) и от него — Азеф.
Откуда знал это Бурцев?
От самого Азефа.
Как раз в то время, когда Владимир Львович занимался организацией побега своего информатора и изыскивал для этого деньги, состоялась их вторая в жизни встреча — и первый большой разговор.
Бурцев ждал в выборгской гостинице Чернова. Вдруг дверь отворилась. В дверях стоял высокий, тучный, губастый человек со знаменитым каменным лицом и знаменитой детской улыбкой. Да, наверное, он улыбался.
Что такого? Виктор Михайлович не смог сам прийти и послал товарища.
«Я быстро встал с кресла и закричал:
— А, наконец-то мы с вами встретились! Сколько лет мне хотелось с вами повидаться! Ведь у нас есть о чем поговорить!»[242]
Азеф с восторгом говорил о полезной, незаменимой деятельности Бурцева. Тот в ответ жаловался, что «все Черновы — теоретики», что от них помощи мало, а вот «было бы хорошо, если бы в моей борьбе с деп. полиции согласился вместе со мной принять участие такой революционер-практик, как он — Азеф». Революционер-практик старался вытянуть из Бурцева как можно больше сведений о его информаторах. Но, увы — он только сам все больше попадался в сети к «Шерлоку Холмсу». Чтобы развязать язык собеседнику, Азеф признался, что знает (от Чернова) не только о Бакае, но и о другом бурцевском осведомителе, Раковском. Раковский вскоре был арестован. Азеф опять себя выдал. Что касается других своих сотрудников, то Бурцев фантазировал напропалую, и Азеф «съедал» его россказни.
Алданов считал, что эта сцена достойна Достоевского.
«Бурцев знал, что Азеф — предатель, Азеф знал, что Бурцев это знает. Пожалуй, у Достоевского такой сцены не найти. Пошел Азеф, вероятно, на разведку. А может быть, и „для ощущений“. Ощущений у него в жизни было вполне достаточно. Но такого, вероятно, не было…
…Наглость Азефа так же граничила с чудесным, как и его самообладание. Вдобавок, страшная карьера приучила его к риску. Он был игрок и по характеру, и по необходимости»[243].
А вот в курсе ли был Азеф, что Бурцев все про него знает, по крайней мере, обо всем догадывается? Или хотел именно это проверить? Кто здесь к месту — Достоевский или все-таки Конан Дойл?
Во всяком случае, разговор этот Азеф «проиграл вчистую».
После выборгской встречи с Азефом и тюменского обыска у Бакая Бурцев уже не сомневался в своей версии. Но прямых доказательств у него еще не было. Говорить с руководителями ПСР или людьми, работавшими под началом Азефа в Боевой организации, было бесполезно.
Бурцев обсудил свои предположения с Карлом, потом с Кальвино. Трауберг воспринял версию не сразу, а Лебединцев — без всякого внутреннего сопротивления: ведь для него Азеф был никто, он с ним не работал. Вообще Центральный боевой отряд с гораздо большим энтузиазмом, чем ЦК, оценивал работу Бурцева. Карл и Кальвино регулярно встречались с ним, выслушивали его информацию и даже выделяли ему на расследовательскую деятельность рублей 100–200 из своей небогатой кассы.
Именно в этот момент Азеф-агент начинает действовать против отряда Карла.
После долгих уговоров он сообщает Герасимову, что «отправился на свидание» с Карлом. По результатам этой «встречи» он сообщает полиции приметы Карла (давно ему, конечно, известные!) и примерную территорию в Финляндии, где его можно искать. Именно в этот момент (конец ноября) Азеф доносит, наконец, о плане взрыва в Государственном совете. Якобы ЦК еще не утвердил этот план, но он, Азеф, опасается, что Карл и его анархическая банда не послушаются ЦК и будут действовать на свой страх и риск. Карл очень опасен, повторял Азеф, «пока этот человек жив, вы не можете спать спокойно».
Власти приняли меры. На всех станциях Финляндской железной дороги было усилено наблюдение, в Государственном совете введены корреспондентские карточки, стали досматривать входящих в здание. С помощью агентов обнаружили две конспиративные квартиры в указанном Азефом месте — у Келомякке, и в ночь на 5 декабря, в нарушение всех правил, предусмотренных для автономной финляндской территории, туда явилась петербургская полиция. Арестовали двух женщин и мужчину. Среди захваченных при них документов был план здания Мариинского дворца — помещения Государственного совета.
Только выждав две-три недели, Азеф счел необходимым сообщить своим кураторам, что арестованный ими человек и есть Карл. Он решительно издевался над ними.
Кальвино, перешедший на нелегальное положение, стал во главе отряда. Был предложен новый план: покушение на Щегловитова и великого князя Николая Николаевича 1 января 1908 года, когда они оба должны были присутствовать на торжественном приеме во дворце. Надо сказать, что агентура Герасимова и помимо Азефа работала неплохо. Начальник Петербургского охранного отделения узнал о покушении и предупредил великого князя и министра. «До самой последней минуты я так и не знал, послушался ли великий князь этих просьб. Несколько раз он менял свои решения, то приказывая подать лошадей или автомобиль, то — отменяя эти распоряжения».
Герасимов наблюдал за происходящим, сидя в Михайловской кондитерской. Рядом с ним, за соседним столиком, сидела девушка с каким-то свертком. Это была террористка Лидия Стуре. После ее ареста она и глава охранки «узнали» друг друга.
Но группа доктора Кальвино оставалась неуловима еще месяц. Азеф отговаривался полным незнанием. На самом деле он знал если не всё, то очень многое. А скорее всего — практически всё. С лета — осени 1907 года все боевые структуры ПСР были вновь поставлены под его контроль. Но такова была его тактика: дать полиции возможность выяснить истину без его участия, и лишь когда в ее деятельности обнаружится полный тупик — дать одно, лаконичное, но решающее указание.
