Ни на молотке, ни на одежде Слейтера следов крови не обнаружили. Обвинитель не объяснил ни как убийца проник в запертую квартиру, ни откуда он узнал, что мисс Гилкрист была богата и хранила драгоценности в гардеробе. Хватило того, что две свидетельницы опознали Слейтера — еврея, да еще и немецкого по происхождению, — и суд признал его виновным. Когда судья собрался огласить смертный приговор, Слейтер в отчаянии воскликнул: “Я ничего не знаю об этом деле! Абсолютно ничего! Я никогда даже имени ее не слышал! Я ничего об этом не знаю! Я приехал из Америки по собственной воле!”
Слейтера должны были повесить в тюрьме Глазго 27 мая, но лихорадочная ненависть, которой город был охвачен сразу после убийства, постепенно уступила место сомнениям. Многим было ясно, что обвинения совершенно несостоятельны. И когда его адвокат начал собирать подписи под прошением об отмене смертного приговора, подписались около 20 000 горожан. В итоге за два дня до казни пришел указ: заменить смерть на пожизненную каторгу.
Прошло почти три года, прежде чем Конан Дойл оказался вовлечен в дело Слейтера. Приступал он к нему с неохотой, но тут большую настойчивость проявил адвокат Слейтера Александр Шонесси. Начав изучать документы, Дойл все сильнее недоумевал — как вообще Слейтера могли признать виновным в преступлении? Как он проник в квартиру жертвы? Почему взял одну брошку, а не все драгоценности? Почему служанка старушки не удивилась, увидев незваного гостя? “Я видел, что этот случай еще хуже, чем дело Эдалджи, и что этот несчастный, вероятнее всего, виновен в этом в убийстве не более, чем я”.
В августе 1912 года вышла восьмидесятистраничная книжка Конан Дойла “Дело Оскара Слейтера”, ценой в шесть пенсов. В ней он весьма доказательно опровергал все пункты обвинения. Слейтер, к примеру, вовсе не смылся из Глазго, а жил в ливерпульской гостинице под своим именем. Обойный молоточек был слишком легок, чтобы нанести им те раны, от которых скончалась мисс Гилкрист. Ни на молотке, ни на одежде Слейтера следов крови не обнаружили. На опознании свидетелям предоставили выбор: “смуглая еврейская физиономия” Слейтера и девять полицейских из Глазго плюс два железнодорожных чиновника характерной шотландской наружности. “Естественно, они выбрали не колеблясь”. “Я не могу удержаться от постоянных сравнений, — писал Дойл, — возникающих, когда я сопоставляю дело Слейтера с другим, которым мне также довелось заниматься, — делом Джорджа Эдалджи. Надо признаться, они разного рода. Джордж Эдалджи был юношей безупречного поведения. Оскар Слейтер мошенник… И все же в этом случае возникает такое же ощущение вопиющей несправедливости, предвзятого отношения”. Дойл призывал пересмотреть решение суда.
Кроме того, Дойл высказал и свою версию произошедшего. Все упиралось в закрытую дверь: либо мисс Гилкрайст знала своего посетителя и сама впустила его в квартиру, либо у него были запасные ключи, которые он раздобыл с помощью кого-то, вхожего в дом. Вероятно, размышлял Дойл, это вовсе не было ограблением. Возможно, убийца искал какой-то документ, а брошь прихватил, чтобы сбить с толку полицию. Тот факт, что служанка не удивилась при виде незнакомца, говорит о том, что она узнала его. Войдя в спальню и обнаружив там следы чужого присутствия, она опять-таки не выразила никакого беспокойства. И лишь когда Адамс спросил: “Где же ваша хозяйка?”, — она наконец пошла на поиски.
Газеты без энтузиазма откликнулись на публикацию “Дела Оскара Слейтера”. “Скотчмен” отмахнулся от его идеи, назвав Дойла “сторонним наблюдателем”. “Глазго геральд” усомнилась, что заявления любовницы и служанки Слейтера можно расценивать как алиби, а в “Таймс” было и вовсе сказано: маловероятно, что пересмотр дела выльется в оправдательный приговор. “Вестминстер газетт” была более беспристрастна: “Если улики против Слейтера и впрямь таковы, как сообщает автор Шерлока Холмса, то лишь редкостная глупость или откровенная предвзятость могли привести к тому, что его осудили”.
Таким образом, вмешательство Конан Дойла мало что изменило. Однако два года спустя один из полицейских, занимавшихся делом Слейтера, лейтенант Джон Томпсон Тренч, явился к адвокату Дэвиду Куку, чтобы облегчить душу: он признал, что под давлением начальства дал ложные показания на суде. Оказывается, Хелен Ламби знала, кто убийца, и этот кто-то был вовсе не Слейтер. В ночь преступления она прибежала в дом мисс Маргарет Биррел, родственницы мисс Гилкрист, и призналась, что опознала убийцу. Полиции она также назвала его имя, но ее вынудили изменить показания и свидетельствовать против Слейтера.
После признания Тренча власти создали комиссию по расследованию, но свидетели давали показания не в зале суда, а в кабинете судьи, без посторонних, и не под присягой. И Ламби, и Биррел опровергли слова Тренча. Правда, комиссия согласилась, что на суде обвинительная сторона утаивала показания свидетелей, в частности соседа Слейтера, подтвердившего его алиби. В итоге министр по делам Шотландии 22 июня 1914 года вынес заключение: оснований к пересмотру приговора Оскара Слейтера нет. Дойл был в ярости. Позднее он писал в “Спектейторе”: “Все это дело, я уверен, войдет в анналы криминалистики как потрясающий образчик некомпетентности и непрошибаемости властей предержащих”.
Забытый всеми Слейтер сидел в тюрьме в Питерхеде. В 1925 году его сокамерник Уильям Гордон вышел на свободу и умудрился пронести на свободу записку: “Гордон, старина, желаю тебе всяческих удач, и, если тебе нетрудно, пожалуйста, сделай что-нибудь для меня. Расскажи обо мне англичанам. Ты провел со мной бок о бок пять лет, так что знаешь, о чем говорить. Прощай, Гордон, вряд ли мы свидимся, а все же давай надеяться, что это возможно. Твой друг Оскар Слейтер. P.S. Не забудь написать или встреться с Коннан Д. [sic] и с моим кузеном в Германии”.
Гордон передал эту записку Дойлу, приложив к ней свое письмо: “Я провел пять горьких лет в тюрьме Питерхеда, где познакомился со Слейтером. Я обещал ему, что отдам вам это послание. Мне удалось спрятать его во рту и вынести наружу”. Дойл был потрясен, узнав, что Слейтер все еще находится в заключении. Он написал сэру Джону Гилмору, тогдашнему министру по делам Шотландии, уговаривая его амнистировать Слейтера.
Между тем Уильям Парк, журналист, работавший в Глазго, провел собственное расследование и пришел к тем же выводам, что и Конан Дойл: мисс Гилкрист знала своего убийцу и сама впустила его в дом. Закон о клевете не позволял ему назвать имя преступника, но Парк намекнул, что это мог быть племянник старушки, с которым у нее вышла ссора из-за какого-то важного документа. Во время ссоры он, скорее всего, толкнул ее, она упала и разбила голову о ящик с углем, стоявший около камина. Тем самым он оказался перед страшным выбором — дать ей очнуться и обвинить его в нападении или прикончить. И выбрал второе.
Заметка Парка “Сенсационная правда об Оскаре Слейтере” вышла в июле 1927 года. Пресса вновь обратилась к старому делу. Но настоящей сенсацией стала заметка в “Эмпайер ньюс”: Хелен Ламби, которая теперь жила в Штатах, призналась, что она сообщила полиции имя и приметы человека, который был в квартире в ночь убийства. Он несколько раз навещал мисс Гилкрист, а хозяйка всякий раз перед его визитами отсылала ее из дома с каким-нибудь поручением. Однако полицейские велели ей опознать Слейтера.
