Заключение августовского договора для московской стороны имело еще одно значение. Оно гарантировало участие королевского войска в борьбе против самозваного царя Дмитрия, продолжавшего стоять под Москвой. У Лжедмитрия II и его гетмана Яна Сапеги оставалось представление, что с ними могут считаться как с серьезной политической силой. Более того, «царик», чувствуя свой последний шанс и поддержку «царицы» Марины Мнишек, находившейся с ним в Николо-Угрешском монастыре, несколько раз угрожал столице штурмом, а также отчаянно стремился получить хотя бы нейтралитет королевской стороны. Чего только не пообещал Лжедмитрий II королю Сигизмунду III в этот момент: еще десять лет выплачивать Речи Посполитой громадные суммы в 300 тысяч рублей и 10 тысяч рублей «королю на стол». Самое «сладкое» блюдо, предлагавшееся королю Сигизмунду III, — помощь в борьбе за овладение престолом в Швеции. Но король Сигизмунд III, державший уже почти в руках, как ему казалось, московскую корону, не прельстился на вечный мир с самозванцем и со своей бывшей подданной Мариной Мнишек, продолжавшей считать себя московской императрицей[478]. Более того, король послал из-под Смоленска похвальную грамоту боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому, где прямо называл «царика» самозванцем: «А колужского б есте Вора на государство не принимали, потому что вам про него ведомо, что он вор, а не Дмитрей»[479].
Перемена власти уже не касалась чернеца Василия Шуйского. Он, как должно было казаться ему самому и окружающим, завершил свой мирской век. Однако, помня о судьбе так же насильственно постриженного в монахи Филарета Романова, можно было подумать и о другом — что бывший царь Василий еще может вернуться. Власть Боярской думы после низложения царя Василия Шуйского была откровенно слаба, и московские бояре очень быстро оказались несамостоятельны в своих действиях. К счастью, столицы не достиг Лжедмитрий II, но, к несчастью, это удалось сделать сторонникам королевича Владислава. Когда в Кремле появились новые правители, им и поручили решить участь сведенного с престола царя Василия.
Глава девятая
Дорога скорби
(«И векую мя отринул еси…»)
Повергнутый правитель оказался никому особенно не нужен. Дальнейшая судьба царя Василия Ивановича почти не прослеживается по русским источникам, и не только потому, что он, как известно, окончил свои дни в Речи Посполитой. Личная драма царя Василия, чем дальше шло время, тем больше превращалась в общую трагедию русской истории. «О горе и люто есть Московскому государству! — восклицал автор «Нового летописца». — Како не побояшеся Бога, не попомня своего крестного целования и не постыдясь ото всея вселенныя сраму, не помроша за дом Божий Пречистыя Богородицы и за крестное целование государю своему! Самохотением своим отдаша Московское государство в латыни и государя своево в плен!»[480] Участники этой трагедии, пережившие времена правления Шуйского, видели, что последовало за насильственным сведе́нием русского царя с престола. К власти пришли иноземцы, захватившие русскую столицу и распоряжавшиеся в Боярской думе. Представители короля Сигизмунда III и королевича Владислава, избранного в русские цари, только увеличили скорби и беды до всеобщего осознания «конечного разорения Московского государства». Но вина была тоже общей, и искупать ее пришлось чрезвычайным напряжением сил, созданием земских ополчений, освободивших Москву в конце октября 1612 года.
Для царя Василия Шуйского, устраненного из русской истории, последние два года жизни оказались непрерывной чередой страданий и унижений. Не кому иному, как польскому гетману Станиславу Жолкевскому, воевавшему с царем Василием и князьями Шуйскими, пришлось убеждать Боярскую думу пощадить их. В первом же обращении к боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому и «всех чинов людям великого Московского государства» гетман писал об отосланном в Чудов монастырь старце Варлааме (бывшем царе Василии) и его взятых «под крепкую стражу» братьях князьях Дмитрии и Иване Шуйских: «Мы от сего в досаде и кручине великой, и опасаемся, чтобы с ними не случилось чего худого». Опасения эти, если вспомнить трагическую судьбу Годуновых, были не напрасными. Князей Шуйских не просто арестовали, были конфискованы их дворы и имущество в Москве, вотчины и поместья. Можно было ожидать тайной расправы с ними, хотя и это мало объясняет, почему вдруг гетман Жолкевский стал таким горячим защитником князей Шуйских. Он даже вспоминал их прежние доблести, не исключая борьбу с Речью Посполитой: «Сами вы ведаете и нам всем в Короне Польской и Великом княжестве Литовском ведомо, что князья Шуйские в сем Российском государьстве издавна бояре большие, и природным своим господарям верою и правдою служили и голов за них не щадили. Князь Петр Иванович (надо Иван Петрович. — В. К.) Шуйский по части военной с большим разумом действовал и всею душею господарю своему служил и радел. И князь Михаил Васильевич Шуйский (Скопин. — В. К.) за сие господарство сильно стоял. А все великие господарства стоят своими великими боярами и ратными военными людми, которые господарям своим служат верою и правдою». Гетман Станислав Жолкевский объяснял королю Сигизмунду III, что написал это послание в ответ на дошедшую до него просьбу младшего из братьев Шуйских — князя Ивана Ивановича[481]. Но польским гетманом двигало не одно только снисхождение к повергнутому врагу, хотя такие рыцарские чувства и были в его характере. Начиналась большая дипломатическая игра по возведению на русский престол королевича Владислава, и главная роль в ней отводилась Боярской думе, которую надо было убедить, что ее членам ничего не грозит в случае перемены власти. Когда-то при вступлении на престол самого царя Василия Шуйского ему было выгодно сохранить жизнь сандомирскому воеводе Юрию Мнишку и его дочери Марине. Теперь, когда князья Шуйские пали, гетман Станислав Жолкевский, действовавший в интересах их преемника, тоже встал на защиту отстраненного от власти правителя: «Довольно и так уже пролито в сем господарстве невинной крови христианской: время уже ей уняться и вам всем стараться о том, чтобы она более не проливалась». «Находящихся в руках ваших князей Шуйских, — обращался гетман к Боярской думе, — братьев ваших, как людей достойных вы должны охранять, не делая никакого покушения на их жизнь и здоровье и не попуская причинять им никакого насильства, разорения и притеснения». В конце своего письма гетман Станислав Жолкевский обещал, что в дальнейшем король Сигизмунд III и королевич Владислав пожалуют и князей Шуйских, «равно как и всех вас великих бояр, когда вы будете служить господарям верою и правдою»[482]. Точнее акценты были расставлены гетманом Жолкевским в его позднейших записках о Московской войне, когда он написал о своем стремлении вывести князей Шуйских в Литву, «дабы освободить эту страну от сих людей, впоследствии же его величество король во всяком случае мог воспользоваться ими, смотря по обстоятельствам»[483].
