Тут Розалия как будто поперхивается, болезненно хватается за живот — сиречь талию у принцесс — и, согнувшись в три погибели, начинает судорожно хохотать.
Побагровев от злости, граф поднимается с места. Он стремительными шагами пересекает залу и — бумм! — распахивает дверь. Застигнутая врасплох фрейлина потирает лоб.
— У ее высочества, кажется, несварение. Окажите помощь!
* * *
Спать Эвелина, конечно, не пошла.
И про пионовый бальзам забыла тотчас, как выбежала из залы. Она направилась в маленький замковый садик, где никогда никого не было, и дала волю слезам.
Она плакала долго, пока совсем не успокоилась. Пока на душу не снизошло умиротворение и не потянуло спать.
Покидать садик не хотелось. Она улеглась прямо на скамейку, стоявшую под деревом. И уже было смежила глаза с твердым решением не просыпаться много-много дней, как спящая принцесса из сказки, рассказанной когда-то Марион, как вдруг…
— Пионовый бальзам!.. Пионовый бальзам!.. — услыхала она внезапно совсем близко.
Испугавшись, что сейчас ее найдут и намажут бальзамом, Эвелина прошмыгнула в беседку и затаилась там, как мышка.
— Пионовый бальзам!.. У принцессы несварение!.. — громко прокричали две фрейлины, пробегая мимо. Они обежали весь садик, взлетели по лесенке обратно наверх и со словами «Где принцесса?» исчезли в покоях.
Ах! У Эвелины отлегло от сердца. Она уже было собралась вылезти из беседки, как вдруг на лестнице снаружи снова послышались шаги.
Выглянув из-за листиков, она увидела Бартоломеуса, спускавшегося в сад. Она хотела броситься к нему и сказать, как она его любит… Но тут совсем рядышком с беседкой громко затрещали ветви кустов.
— Что делает ваше высочество в кустах? — услыхала она удивленный голос Бартоломеуса.
— Прячусь, — ответил голос принцессы. Ветви снова затрещали. — Терпеть не могу пионового бальзама. Понимаете, одно дело лечить других, но совсем другое — испытывать эту гадость на себе.
Наступило короткое молчание, прерванное вздохом Розалии.
— Друг мой… что касается обеда… Мне очень жаль. Правда. Надобно вам сказать, граф — большая сволочь.
— Однако ваше высочество не откажется из-за этого обстоятельства от своего плана?
— О, нет. Ради бедной крошки Эвелины нужно претворить его в жизнь. Одно меня волнует… гм… Бартоломеус…
— Что же?
Тут-то и произнесла принцесса загадочные слова:
— Ведь девочку-то «убили». Девочка-то «мертва». Во всяком случае, так полагают все. Вы, может быть, слыхали про «святую Эвелину»…
Слова принцессы прервал топот многих ног и звон оружия.
— Фукс?.. Вольф?.. Почему вы здесь? — В голосе Бартоломеуса прозвучала сильная тревога.
Переминаясь с ноги на ногу, слуги принялись рассказывать.
Паука так и не нашли. Но есть два нехороших известия. Во-первых, во дворе старой Гудрун, моля об отмщении, всю ночь блеяло привидение козлика (во всяком случае, так утверждает Гудрун). А во-вторых, сегодня днем со стороны берега видели чудовищного паука, ползущего по наружной стене замка.
Вот это было известие!
— Размуровать лабораторию, — приказал Бартоломеус. — Немедленно!
Глава 6
Про список приданого, геральдический знак и железные объятия смерти
Осенью рано начинает смеркаться. Не успел обед подойти к концу — а вернее, не успели обедавшие разбежаться кто куда, — на дворе уже начало темнеть. Мало того, что темнеть, еще и закапал дождик.
Тук-тук! Тук-тук!.. Драмм!.. Драмм!.. — раздавалось возле графской лаборатории. Размуровывали вход.
Закрывшись от дождя кто чем, слуги перебегали двор по своим делам. Из главной залы на кухню со звоном таскали посуду.
В полутемном покое мерцали свечи, выхватывая из темноты гобелен на стене: по красному полю ползет зеленая ящерица. В оконное стекло стучал дождь. Меряя шагами выложенный пурпурными и белыми плитами пол, граф Эдельмут потирал руки:
— Ничего, дорогая. Ничего, золотая моя старушенция! Ты еще поплачешь крокодиловыми слезами, ползая за мной на коленях и умоляя жениться на тебе. Тогда я подсыплю тебе еще щепоточку соглашательного порошка и скажу: «Хорошо, быть свадьбе, ваше высочество. Но сначала дайте мне прочесть список приданого. Совершенно необходимы: парочка графств, несколько городов, с дюжину замков…»
Раздался стук, дверь приоткрылась. В темном проеме двери показались горбатый нос и шапочка Бартоломеуса.
Граф обернулся.
— Как дела, Бартоломеус? Уже размуровали?
— Только приступили, ваше сиятельство. Собственно, достаточно будет одной небольшой щели, чтобы можно было проникнуть в подземелье…
— Отлично, хорошо! Э-э… у меня к тебе вопрос.
Граф подошел к управляющему и похлопал его по плечу.
— Ты, верно, знаешь, Бартоломеус, — наверняка, знаешь — где хранил Шлавино свой… гм… так называемый соглашательный порошок. Знаешь ведь?
Бартоломеус ответил одним из своих долгих-долгих взглядов, выворачивающих душу наизнанку.
— Не уверен… — соизволил он наконец промолвить. Голубые глаза так и сверлили насквозь. — Не уверен, но, может быть, в своей лаборатории.
— В подземелье? Отлично! — Граф потер руки. — Тогда я спущусь туда сейчас же. Подай мне плащ!
Несколько мгновений Бартоломеус стоял неподвижно, будто не слыхал. Затем спросил в упор:
— А зачем вашему сиятельству понадобился порошок?
— Это уже не твое дело, — пробормотал граф. И взглянув в окно — по стеклу барабанил дождь, — взял плащ сам.
— Кстати, о лаборатории, — сказал Бартоломеус. — Чудовищного паука, то бишь Шлавино, видели ползающим уже по внутренней стене замка. Я запретил слугам выходить во двор и распорядился накрепко закрыть все окна и двери. С дюжину надежных молодцов обшаривают сейчас замок. Спустили охотничьих собак. Очень рекомендую вашему сиятельству оставаться пока здесь, в покоях…
Граф поморщил лоб.
— Ах, так…
Протянув руку, он снял со стены и протянул управляющему короткий меч, который вчера весь день чистил Пауль.
— Возьми это. Ты будешь меня сопровождать.
Лязгнул клинок, зазвенели ножны-Бартоломеус пристегнул к поясу меч. Затем распахнул дверь.
Граф вышел, слуга за ним.
* * *
Шумел дождь. Стена в лабораторию была пробита. В темноте возле зияющей щели в подземелье маячили две фигуры.
— Ну, что? — спросил, подходя, Бартоломеус.
— Нигде, — так же коротко ответили Вольф с Фуксом. У их ног, высунув кроваво-красный язык, тяжело дышал охотничий пес. Как будто желая оспорить мнение людей, он громко залаял.
