Это уроки, знаете ли, Григория Яковлевича Бакланова, редактора от Бога. Он и меня-то, отработав три года с Владимиром Яковлевичем Лакшиным, своим полным единомышленником, пригласил, собственно, затем, чтобы «Знамя» могло извлечь пользу из разности наших потенциалов. Так оно и пошло – Григорий Яковлевич обеспечивал неизменность мировоззренческого курса и гражданской позиции журнала, привечал произведения, говорящие правду, правду и ничего, кроме правды, о нашем прошлом и настоящем, а мы – спервоначалу я один, а двумя годами позже в союзе с Натальей Борисовной Ивановой – отвечали, простите уж мне это слово, за инновации.
Говорили часами, и почти никогда о вопросах общеэстетического плана. Преимущественно о том, чем хорош тот или иной конкретный текст и что в нем кого-то из нас не устраивает. Вкусы у Бакланова были, филологам понятно, «староновомирские», стремящиеся к реалистическому письму, пусть даже и без берегов, но он был открыт и нашим возражениям, а порою и провокациям. Мог признать себя переубежденным, но чаще, как я теперь понимаю, внутренне не соглашаясь, доверял мнению и интуиции людей из другого поколенья. И просто махал рукою: ну, раз вы так считаете, давайте попробуем. Но так, за этим он следил внимательно, чтобы странная, выбивающаяся из ряда публикация выходила все-таки в привычном «знаменском» контексте.
«Знамя», если кто его читает, в этом смысле и сейчас так строится. Поэтому журнал, хоть и ушел Григорий Яковлевич из редакции в 1993 году, как был, так и остался – баклановским.
2001– н/в
Память у меня, вообще-то, ни к черту. Или, утешу сам себя, специфическая. Вот, скажем, с книгами: и спустя десятилетия помню смысл прочитанного романа, авторский, как сейчас выражаются, месседж могу без хлопот восстановить. А как звали главных героев и поженились ли они в конце концов – убей бог, не помню.
То же и в жизни. Вернусь, бывало, с каких-нибудь литературных посиделок, говорю жене, что встретил там такую-то. «И в чем она была одета?» – натурально интересуется жена. «Ммм», – тушуюсь я. «Нет, а все-таки, – не отстает спутница моей жизни. – В юбке или в брюках?» Начинаю припоминать, видел ли я коленки нашей общей приятельницы, но и это не всегда помогает, ибо что длинная юбка, что брюки, по мне, без разницы.
«Это, – объясняет мой друг-прозаик, – потому что память у тебя не писательская». Ну, не писательская так не писательская; я со своим недостатком уже вполне свыкся.
Пока не впал, как видите, в мемуаристский азарт, и то одно, вроде бы совсем стершееся, стало из памяти выниматься, то другое. Не вплоть, конечно, до фасона юбок, но все-таки.
«Ведь можешь же, когда хочешь», – как говорит мне обычно жена, когда я храбро берусь за починку… ну, не утюга, понятное дело, чего-нибудь попроще, но все-таки.
* * *
В ту пору, когда всё в нашей венценосной семье было, надо думать, еще благополучно, Людмила Александровна Путина решила, как это и подобает первой леди, взять шефство над чем-нибудь гуманитарным. И выбрала школьных библиотекарей. Вернее, библиотекарш, ибо какой же это мужчина согласится на такую низкооплачиваемую и, что уж говорить, малопрестижную работу?
Так что собрали – от Москвы до самых до окраин – этих подвижниц просвещения в роскошных столичных интерьерах. И о библиотечных проблемах разговаривать, и лекции слушать. В том числе мою – о современной русской литературе. А вечером всех нас – и библиотекарш, и лекторов – повезли ужинать в кремлевский зал, только-только отреставрированный рачительным Пал Палычем Бородиным[491]. Люстры сияют, зеркал и золота в преизбытке, и за каждым столом – помимо лекторов и милых наших женщин – еще непременно по зарубежному послу, по депутату с медийной внешностью да по народному артисту. «Запоминайте, будет о чем дома рассказать», – шепнул я соседке, которая, мы успели к тому времени познакомиться, никогда даже в Красноярске, своем краевом центре, не бывала, а тут – Москва, люстры, послы с народными артистами!.. «Да я запоминаю, – она мне в ответ. – Но кто же мне поверит?!»
Про угощенья, про тосты и речи рассказывать незачем. Лучше о том, что ближе к концу ужина, когда подавали уже десерты, по залу будто ветерок пробежал. Все обернулись – а в дальних дверях Путин Владимир Владимирович лично и пальцем левой руки так характерно постукивает по часам на запястье правой: время, мол, пора, жена и гости дорогие, по домам собираться.
На глазах у полюбившихся мне библиотекарш слезы – умиления, конечно. Кому же из них этот мужнин жест не знаком?..
И что гадать, удачная ли это была придумка кремлевских имиджмейкеров, чтобы сиятельные образы утеплить, или оно действительно само собою так получилось?..
* * *
В начале 1990-х я был на «ты» и по имени с министром культуры и всеми тремя его заместителями. Большой пользы «Знамени» это не принесло, но сам стиль эпохи, когда казалось, что мы одного рода-племени с важными государственными чиновниками, вселял, скажу так, надежды.
Теперь этот стиль, разумеется, переменился. К людям, принимающим решения, удается пробиться, если удается, только через плотную толщу секретарей, референтов, помощников, советников и проч. и проч. Именно что «проч(ь)». Да и с бывшими своими добрыми знакомцами, что во власти уцелели, говоришь теперь по-другому: без прежней короткости и понятно, что на вы, со всем почтением. Они и перезванивают-то не всегда. Далеко не всегда.
Простецкий стиль 1990-х среди людей при должности сохранили немногие. Может быть, только Владимир Ильич Толстой, советник президента. И, уж безусловно, Владимир Викторович Григорьев из Роспечати.
Иду я как-то с сыном, тогда еще школьником, по коридору, а навстречу Владимир Викторович с Леонидом Парфеновым, что был как раз в самом зените славы. Тормознули, обменялись рукопожатиями. «А это, – говорю, – мой сын. Звать Костей». Тогда Григорьев и ему руку подал, а за ним Парфенов. «Володя, – говорят, – Леня…»
Чепуха, казалось бы, малость. А сын до сих пор помнит. И я, как видите, помню.
* * *
Странная вещь, непонятная вещь: смотришь, бывает, на наших государственных мужей (и жен) по телевизору, и скулы сводит. Между тем рассказывают, что в личном общении люди это почти всегда исключительно приятные, даже образованные, с полуслова все схватывают.
О Путине, во всяком случае, лет пятнадцать назад, когда он в роли еще главы правительства ходил представляться писателям в ПЕН-клуб, участники этого сборища говорили если не с воодушевлением, то с надеждой. Да и Медведев в ту пору, пока он не пробовался еще на амплуа президента, произвел самое благоприятное впечатление на прогрессивных литераторов, приглашенных отужинать с ним в 8-й комнате Центрального дома литераторов.
