– Чего сумерничаешь, Андрей Александрович?
– Карты отыскал в архиве, Кирилл Тимофеевич… Очень занятные. Составлены лейтенантом Романовым в его бытность в колониях. А вот описание путешествия Корсаковского по Юкону…
– Для чего понадобились тебе сии труды?
– Хочу подготовить экспедицию, Кирилл Тимофеевич. Такую, чтобы дойти посуху до мыса Барроу и до Ледовитого моря… Вот, посмотрите: от озера Нушагак, через горный хребет в долину Кускоквима… – Климовский прочертил пальцем линию будущего пути. – Как вы полагаете, Кирилл Тимофеевич, одобрит главный правитель мой прожект?
– Их высокоблагородие Петр Евграфович, может, и поддержит, а вот как отнесутся к сему в главном правлении? Сие предположить трудно. Надобно хорошо обосновать необходимость подобной экспедиции, тогда, думаю, возражений не будет…
– А без главного правления никак нельзя? – огорчился Климовский. – Эвон сколько добрых идей, как в столицу отправлены были, словно в прорубь канули… Что до подробного обоснования похода, так об этом не тревожьтесь: я мигом подготовлю. Тут ясно: ежели россияне не станут продвигаться в глубь матерой земли, это сделают другие – бостонцы или англичане. А край сей зело богат и минералами, и рухлядью. Это я не понаслышке знаю.
– Помню, помню, Андрей Александрович, твое путешествие по реке Медной и отчеты твои читал… Дельно рассужаешь и пером владеешь неплохо, – одобрил Хлебников. – На меня можешь рассчитывать, замолвлю словечко перед главным правителем. Может, и удастся уговорить его послать тебя в поход на свой страх и риск, не согласовывая оный с Санкт-Петербургом…
– Благодарствую, Кирилл Тимофеевич, ежели удастся сие предприятие, век за вас молиться стану… А то засиделся я в крепости – на простор охота, – сказал Климовский, улыбаясь.
Хлебников тоже не удержался от улыбки: «Ах, молодость, молодость! Как же мало ей надо, чтобы быть счастливой… Одобрение старших и надежда, что тебя поняли, и вот уже душа поет».
4
Что такое история рода людского? То ли это – реальные события, случившиеся когда-то, то ли – отражение этих событий в голове летописца, взявшего на себя смелость судить само Время… Что такое историческая правда? Неподдающаяся и неуловимая суть произошедшего или представление об этой сути, искаженное личным жизненным опытом историка…
Всякий, кто попытается приподнять завесу прошлого, неизбежно столкнется с этими вопросами, без ответа на которые трудно надеяться на серьезный результат. И еще одно. У того, кто оборачивается назад, не может не возникнуть желания прикоснуться своими руками к вещественным свидетельствам ушедшего времени. Трогая черепки древней амфоры или ржавый наконечник копья, исследователь убеждается, что события прошлого – не плод его воображения, что они были на самом деле и ничуть не менее материальны, чем он сам. Если при этом историку повезет и он очутится на месте, где когда-то происходили интересующие его события, то он может уверовать в чудо перевоплощения и, уверовав, совпасть с пульсирующим во Времени Пространством, ощутив себя современником героев минувших дней.
Хлебников верил, что события человеческой истории не проходят бесследно. Они оставляют невидимую глазу печать на камнях, на деревьях. След прошлого хранится в колебаниях воздуха, на озерной глади. Стоит пристально посмотреть вокруг, и прошлое проявится в окружающем, как проявляется тайнопись, если подержать письмо над огнем…
Засев за жизнеописание Баранова, Хлебников вскоре почувствовал, что архивов ему мало. Чтобы рассказ получился достоверным, он повстречался с теми из старовояжных, кто знал Баранова. Их оказалось немного. Поколение первопроходцев Аляски понесло большие потери: скорбут, копья и ножи тлинкитов, стихия не пощадили соратников Александра Андреевича. Те же, кто, несмотря на все невзгоды, уцелел, теперь уже старики и давно вернулись в Россию, как Иван Кусков. Конечно, кое-какие воспоминания о Баранове были у самого Хлебникова, что-то рассказывал семь лет назад ему зять Александра Андреевича – лейтенант Яновский, в то время бывший главным правителем. Кое-что поведали воспитанники Баранова – креолы Кашеваров, Колмаков, Глазунов… Баранов еще мальчишками отправил их учиться штурманскому делу, полагая, что именно они, дети от смешанных браков туземцев и русских, принесут в будущем славу Русской Америке.
Но разговоров с очевидцами оказалось мало. Кирилл Тимофеевич понял, что ему надо побывать везде, где бывал его герой: на Кадьяке и в Якутате, на Лисьих островах и в Китае. А главное, нельзя писать о Баранове, если не посетить все связанные с ним места здесь, на Ситке, где Баранов прожил двенадцать лет. С этим островом у него связаны и взлеты, и падения, и надежды на дальнейшее процветание компании, и последние часы пребывания в колониях.
Первым местом для посещения избрал Хлебников бывшую индейскую крепость в устье реки Колошенки. В 1804 году здесь была жестокая битва с тлинкитами. Развалины крепости находились всего в четырех верстах к югу от Новоархангельска, и добраться до них можно было пешком по берегу океана. Кроме всего прочего, здесь редко появлялись чужие индейцы, а местный клан с русскими заключил мир. Однако, памятуя, что с медведем дружись, а за топор держись, Кирилл Тимофеевич один идти не решился. Взял с собой Климовского и двух вооруженных алеутов.
В один из первых мартовских дней, пасмурный, как обычно, но без дождя и мокрого снега, они вышли из крепости. Двигались по самой кромке океана. Отлив обнажил отполированные волнами камни, которые скользили под ногами. Чтобы не упасть и не расшибиться, путники не торопились, да и преклонный возраст Хлебникова давал о себе знать. Хотя Кирилл Тимофеевич усталости и не показывал, Климовский видел, что шагает он уже по-стариковски, на подгибающихся при каждом шаге коленях.
Сам же Хлебников чувствовал себя превосходно. Он давно не совершал пеших походов и поэтому с наслаждением вдыхал морской воздух и с интересом смотрел вокруг. Вот, каркнув, пролетел над головами большой ворон, почитаемый ситкинцами как покровитель индейского рода… Вот накренилась огромная духмянка, держась за каменный уступ обнаженными корнями… Вот между двух валунов застрял выбеленный ветром и солеными брызгами скелет морского бобра…
Именно этот пушной зверь, называемый также каланом, привлек сюда русских. Бобровые шкуры составляют основу мехового промысла компании. Хлебников много раз видел, как кадьякцы и жители Лисьей гряды добывают этого зверя. Выходя в море, они наметанным глазом примечают животных, вынырнувших на поверхность, чтобы проглотить порцию бурых водорослей – свой основной корм. Охотники быстро окружают каланов и начинают метать в них стрелки с аспидными наконечниками. Бобры пытаются скрыться и ныряют вглубь. Но так как они долго не могут без воздуха, то вскоре снова появляются на поверхности, где алеуты безжалостно убивают их. Чтобы пораженное животное не тонуло, охотники тонкой жилкой привязывают к своим стрелкам пузыри. Тех животных, которые в страхе выбираются на берег, добивают ударами дубинок. Шкурки калана тщательно выделывают – в этом занятии алеутам трудно отыскать равных – и сдают в компанейские магазины, где на них ставится звездная метка. В обмен туземцы получают одеяла, бисер, ножи – весь тот нехитрый товар, который ничего не стоит в Европе, а первобытными детьми природы ценится куда дороже меха. Потом шкуры на кораблях отправляют в Охотск, а оттуда по всему свету: в Китай, в Лондон, в Париж и в Санкт-Петербург. Богатые люди готовы платить большие деньги, чтобы подарить своим женщинам шубы и шляпки из серебристого меха…
