Тобиас сидит рядом с ее койкой. Он не встает. Мы не обнимаемся.
— Это моя вина, — говорю я. — Я забыла про лекарства.
Он кивает и снова склоняется над Фрейей. Теперь я знаю, что он винит во всем меня.
Некоторое время мы сидим молча, прислушиваясь к дыханию Фрейи, которое булькает у нее в горле.
— Я вымотался, — говорит Тобиас. — Побудь с ней. Мне нужно сделать перерыв.
Пока он выходит, из глубины легких Фрейи раздается страшный задыхающийся хрип. Начинает тревожно мигать лампочка датчика насыщения кислородом. Приходит медсестра и выключает ее.
— Я пришлю физиотерапевта, чтобы отсосать жидкость из ее легких, — говорит она.
— А вы можете что-то сказать о волнах ее мозга? — спрашиваю я. — С этого прибора?
Она смотрит на график.
— Он показывает, что у нее не вырабатываются аномальные альфа-волны.
Как то, что у нее не вырабатываются аномальные альфа-волны, выражается в ощущениях? Эта концепция слишком странная для меня. Я не могу ее себе представить.
Фрейя просыпается и смотрит на меня почти настороженно. Затем глаза ее закатываются. Головка откидывается назад. Из уголка рта течет струйка слюны. Картинка умственно неполноценного, от которой я раньше — до ее рождения — виновато шарахалась.
Где заканчивается любовь? Если я люблю Фрейю, когда глаза ее открыты и, как мне кажется, смотрят на меня, могу ли я перестать ее любить, потому что эти самые глаза закатились и потеряли фокусировку? Если я люблю ее, когда ее рот закрыт, перестану ли я любить ее из-за того, что челюсть ее отвисла и оттуда течет слюна? Похожа ли любовь на минерал, который нужно обтесывать с каждой новой проблемой или пороком? Проводим ли мы внутри себя какой-то расчет, когда именно ребенок перестает быть делом хорошим?
В палату входит физиотерапевт.
— Я собираюсь вставить ей в нос трубку, чтобы отсосать жидкость из ее легких, — говорит она. — Вам стоит посмотреть, как это делается, чтобы в следующий раз вы могли сделать это сами.
Я инстинктивно делаю протестующий жест.
— Вы должны учиться.
— Почему?
— Потому что Фрейя — ваша дочь. Я не буду все время рядом, чтобы делать это за вас.
— Тогда я не хочу такую дочь.
Физиотерапевт качает у меня перед носом указательным пальцем, который похож на метроном, и недовольно цокает языком. Жест раздраженной француженки, означающий упрек.
— Вам хорошо рассуждать, — говорю я. — Подозреваю, что у вас дети нормальные.
— Жизнь вашей дочери представляет собой такую же ценность, как жизнь любого другого ребенка. Смотрите, это просто, вставляете трубочку вот сюда.
— Нет, я не буду учиться. Je refuse! Je refuse![99]
Физиотерапевт злится. Она резко тычет трубку Фрейе в нос. Та издает слабый булькающий крик боли. Я думаю, она специально сделала ей больно, потому что сердится. Она ничем не лучше меня.
***
Тобиас то приходит, то уходит. Ночью с Фрейей может оставаться только один из родителей. Никто у нас не спрашивает, кто именно это будет. Это право и долг матери — автоматически.
Фрейю отключили от энцефалографа, но они продолжают отслеживать ее сердце, дыхание и насыщение крови кислородом. В волосах ее по-прежнему полно слизи.
Медсестры ведут себя недружелюбно. Вероятно, физиотерапевт рассказала им о моем противоестественном отношении к ребенку.
— Ей лучше, когда она знает, что вы рядом, — говорит одна из них.
А мне хочется заорать: «Да НЕ ЗНАЕТ она ничего! И для нее нет никакой разницы, есть я тут или нет!»
Но на самом деле я боюсь — хотя одновременно и надеюсь на это, — что разница для нее все же есть. Что между нами существует реальная связь, что это будет самым светлым событием в моей жизни и что я останусь пленником этого, прикованная к ней цепью навсегда.
Нянечка передает ее мне на руки для кормления. Пока я держу ее на руках, она снова становится реальной. Моя маленькая Фрейя под всеми этими проводочками и трубочками.
— Ваш муж сказал, что у нее были трудности с кормлением. Это верно?
— Ну да. Ее всегда было сложно кормить, но сейчас стало намного хуже. За последние пару недель.
— Чем вы ее обычно кормите? Она у вас уже ест какую-то твердую пищу?
— О нет! Она даже не знает, что делать с ложкой. Мы даем ей обогащенные детские смеси, и еще я кормлю ее грудью.
— В данный момент мы собираемся ввести ей в нос трубку, подсоединенную к пакету с питанием, чтобы она совсем не ослабела. Не волнуйтесь, мы будем давать вам возможность пробовать кормить ее.
Я пытаюсь поспать, но безуспешно, поскольку срабатывает сигнал тревоги на датчике насыщения крови кислородом. Также гудит и сигнал контроля за потоком питания. Как я догадываюсь, это означает, что еда в пакете закончилась, поэтому я отключаю аппарат. Через некоторое время со своим фонариком приходит ночная нянечка.
— Вы выключили сигнализацию? Зачем?
Спросонья я, запинаясь, пытаюсь что-то объяснить ей по-французски.
— Там ничего не закончилось. Мы и так отстаем с ее питанием из-за этих… попыток заставить ее сосать.
Она раздраженно возится с пластиковым пакетом и уходит, хлопнув дверью.
Я начинаю чувствовать глубокое беспокойство.
Наконец мне все же удается задремать под мерцающими мониторами. Мне снится, что в это место снова вернулись фашисты. Они сгоняют всех детей. Потом они спрашивают нас, кого из них мы хотели бы выбрать из группы, чтобы принести в жертву. Нянечки, врачи и социальные работники убеждают меня, что, очевидно, следует выбрать в качестве жертвы Фрейю, чтобы спасти их нормальных детей. В моем сне мне кажется очень важным противостоять им.
— Это мой ребенок! — кричу я. — Вы говорили мне, что ее жизнь стоит столько же, сколько жизнь любого другого ребенка. Вы сами говорили мне это!
***
Наступает утро, и из своей кроватки на меня смотрит вполне проснувшаяся Фрейя. Я говорю ей «привет». Сладостный момент, который касается только нас с ней.
Дверь палаты распахивается. Приносят ванночку, и, очевидно, требуется пара помощников, чтобы присматривать за мной, пока я буду ее наполнять.
Я раздеваю Фрейю, стараясь воспользоваться спокойной обстановкой, пока они суетятся в палате со своей уборкой. Я снимаю электроды — три штуки у нее на груди для измерения ритма сердца и еще один на ноге для контроля за насыщением крови кислородом. Когда я купаю ее, я должна держать трубку из ее носика у нее над головой. Она несколько раз дрыгает ногами и открывает глаза. Затем я натираю ее маслом и одеваю. Ассистентка ставит электроды на место.
