Старалась быть хорошей, как могла.
Старалась понимать, не осуждая.
Все, что смогла, посмела — отдала.
Я старая теперь. Ты — молодая.
ДОЧЬ
Ненавижу ее! Не-на-вижу! Просто видеть не могу, как она сидит там у себя, в темноте, целыми днями, завернувшись в халат, среди своих тухлых книжек! Лучше бы она прямо провалилась куда-нибудь, не знаю… Нет, вообще-то я, конечно, ее люблю и всякое такое, но зачем… Почему она такая… Такая другая? Не такая? Не нормальная? Почему не может быть, как все родители? Улыбаться, ходить в шортах и светлых майках, и провожать меня в школу, заворачивая завтрак в специальный пакет, и печь домашнее печенье к моему возвращению, чтобы на всю округу пахло сладкой ванилью, и… Нет, ну вообще хоть что-нибудь она может для меня делать? Чтобы нормальное, как у всех?
Ведь так было не всегда. То есть, вернее, как раз так-то было почти всегда, но раньше я была маленькая, многого не понимала, и поэтому это не злило меня, как сейчас. Сейчас-то я уже взрослая, мне почти тринадцать лет, и я вижу, как ужасно, как ненормально мы с ней живем. Так просто нельзя! А она не хочет ничего с этим делать! Ее, видите ли, все устраивает! А меня — нет!
Если бы у меня был хоть кто-нибудь, с кем можно об этом поговорить… А еще лучше — к кому я могла бы пойти пожить, ну хоть ненадолго, не насовсем, только чтобы она поняла! Но нет. Мы живем с ней вдвоем, и никого больше нет, только она и я. Еще, конечно, есть где-то мой старший брат, но он далеко, причем я даже не знаю где, и это все равно не считается. Потому что он всегда будет на ее стороне, это уж точно. И мне ничего не остается, как только терпеть, но, честное слово, как я все это ненавижу!
А этот дом! Вы бы его видели! Здоровенный, старый, нелепый, кажется — только ткни его пальцем, и он развалится на куски. Это просто какой-то позор для всего района. Район у нас как раз очень хороший, на краю города, но все равно дорогой, престижный. Все другие дома такие гладенькие, новенькие, под красными блестящими крышами, и только наш… Я не знаю, почему к ней не придет никто из… ну откуда-нибудь там — кто-то же должен об этом думать… — и не скажет, что так нельзя, что дом надо хотя бы покрасить, что ли. А еще лучше — чтобы она сделала настоящий ремонт. Как у Лины. Ее мама делала ремонт в прошлом году — надстроила целый этаж, и там теперь окно в половину крыши, и это стала Линина комната, совсем отдельная, и у нее своя ванная, и даже маленькая кухонька с холодильником — мы ночевали там с девочками, так замечательно!
У меня, конечно, тоже есть своя комната — еще бы ее не было! — но она совсем не такая прекрасная и новая, как Линина. Я стараюсь, я делаю, что могу, даже покрасила недавно розовым цветом свой стол — сама покрасила! — и краску сама купила, и картинки у меня висят, но этого же мало. Разве я могу одна сделать настоящий ремонт? Но ей наплевать. А то, что я не могу пригласить в гости никого из друзей?!
Ну вообще-то могу, разумеется, этого она мне не запрещает. Ей не нравится, понятно, но запрещать… И я, конечно, зову, и они приходят, но отчего-то у нас никогда не бывает так весело, как у кого-нибудь другого. Все как-то жмутся, и чувствуют себя неловко, и я тоже, как будто на нас что-то давит. Это тоже из-за нее, я знаю.
И еще — наш дом никто никогда не может найти! Такой он ужасный. Он стоит не прямо на улице, а как бы немного в глубине, и дорожка к нему вся заросла какими-то дурацкими кустами, и если я не выйду встретить моих друзей, они проходят мимо, не замечая, и говорят потом, что такого адреса просто нет. И это тоже все она виновата!
Но разве ей объяснишь! Она сидит вечно там, в своей комнате, шторы задернуты, темнотища, только лампочка на столе, и пахнет вечно чем-то таким странным — то ли пылью, то ли дурацкими духами, от которых я сразу начинаю чихать. Читает. Книжек у нее — какая-то чертова уйма, везде эти книжки, и на столе, и в кровати, и на полу. И она читает. Или сидит просто так, нечесаная, в этом своем халате, смотрит куда-то в стену и крутит на пальцах кольца. И если зайдешь к ней, то можно кричать хоть полчаса — все равно не услышит. А потом обернется, тряхнет головой: «А, это уже ты? Вернулась?» И все. Как будто меня не существует!
То ли дело у Лины! Или у Сони! Когда я прихожу к ним в гости сразу после школы, их мамы всегда нас встречают, а Сонина даже сама заезжает за нами на машине. Эти мамы всегда смеются, и пахнут цветами, и зубы у них блестят, как жемчужины, все так просто и радостно. И они всегда спрашивают, как дела в школе, и что я буду играть на концерте, и разрешают смотреть телевизор сколько угодно, а у нас дома его нет вообще, только старые книжки. У них же все новенькое и блестящее, как они сами, и мне никогда не хочется от них уходить, даже если обед там невкусный.
На самом деле он, наверное, вкусный, потому что они готовят еду из коробок — такие яркие коробки с замороженной готовой едой, если все их едят, разве это может быть невкусно? Достал, распечатал, поставил в микроволновку, дзынь — и готово. Просто я не привыкла к такой еде, у нас дома ее никогда не бывает. Она всегда готовит сама. Варит, варит что-то в большой кастрюле, мешает там длинной ложкой, досыпает какие-то травки из разных коробочек. Странно, и ни на что не похоже. Мне нравится, конечно, особенно суп из курицы, и яблочный пирог тоже, но я же с детства не ела ничего другого. У других все совсем не так.
Правда, шоколадное печенье, которое она все-таки делает на мои школьные праздники, всегда занимает там первое место. Я не знаю почему, но мне это кажется каким-то неправильным. Оно получается такое толстое, неровное, даже корявое, из него тут и там торчат орехи и сушеные ягоды, совсем некрасиво. У других всегда все тоненько, ровненько и в бумажной салфеточке, но первое место дают почему-то именно мне. Я не спорю, и даже радуюсь, хотя иногда мне страшно — вдруг это только из жалости? Ну потому что все у меня не как у других? Вдруг все об этом знают?
И мне становится страшно, и стыдно, и я снова начинаю злиться — все из-за нее! Во всем только она виновата! Но сказать ей об этом я не могу. Бесполезно.
Как будто я не пробовала! И объясняла, и сердилась, и плакала. Но она как будто не слышит. Отодвинет свою книгу, повернется и смотрит куда-то мимо меня, только кольца на пальцах вертит. Эти кольца! Вот тоже еще. Я понимаю: одно, или там два — так положено, их все так и носят, обручальное и на помолвку. Но у нее их штук восемь, если не десять. На всех пальцах. Тяжелые, золотые, с камнями разного цвета. Может, они и красивые на самом деле, но меня почему-то это бесит. И главное, она их мне не то что поносить, даже посмотреть не дает.
