Книга Каиново колено - Василий Дворцов

Хоть водка была явна палёная, не больше тридцати градусов, но мальчишка быстро опьянел, засмурнел и зазевал, потом резко свернулся у самого огня калачиком и мгновенно заснул…………

Наконец-то тронулись и, постепенно убыстряясь, дёргано покатили в нужном западном направлении. Больше всего Сергей боялся поджечь протезы. Да и стёртые культи страшно мёрзли и ныли, пришлось отстегнуть железно-пластмассовые конструкции и, намотав на укороченные конечности разорванный пополам шарф, ползать за топливом на коленях. Одного поддона хватало часа на полтора или на три глотка водки. Вагон гремуче трясся и жутко скрипел на поворотах, болтанка мутила и убаюкивала, но нужно было бодрствовать и поддерживать неравномерную жизнь вспыхивающего и спадающего огня. Муха, морщась остатками полупрозрачной плоти своего безвозрастного черепа, то и дело переворачивался, рискуя сползти прямо в мечущееся вслед завихрениям пламя. Сергей осторожно отпихивал мальчишку на безопасное расстояние, и сам почаще подставлялся то одним боком, то другим. Но, даже отвернувшись спиной, он никак не мог не видеть, не чувствовать магнитящих взгляд протезов. Сколько он уже смотрит на эти странные и страшные заменители своих ног, сколько ему ещё их забывать? Когда они станут, родными? Стали же костыли.

Геннадий тихо подсел напротив, ссутулившись, пригорюнился. Прыгающее белесое пламя, размывая резкость, мешало поймать выражение лица. Сергей решился окликнуть. Но Геннадий не шевельнулся. Только голос.

— И что там, братан?

— Всё нормально, братан.

Они опять помолчали. Теперь и Сергей повесил нос, ощутив ровное сердечное тепло. От пришедшего друга глубоко в груди стало спокойно и уверенно.

— И что там, братан?

— Всё нормально, братан. Я прошёл трубу.

— Трубу. И?

— Всё нормально. Жить там можно.

— Жить? Чем жить? Чем там жить?.. А здесь?

— А здесь я за себя оставил: девочка, это же такое чудо.

Муха тряс его за плечо:

— Ты чо, в натуре, дурной? Так сгореть запросто.

Сергей едва разлепил веки. Тишина. Стоим? Станция? Или в поле? И тут его догнал пронзительно прокалывающий спину, сотрясающий озноб. Трясущиеся руки безуспешно искали что-нибудь горючее. Перед ним больше парили, чем дымили остатками широко рассыпанные последние угольки. Он, оказывается, заснув, вполз в самое пепелище.

— И чо? Ты всю водяру сам выдул? Посмотрел бы на себя: чисто чёрт! Нет, час разводить огонь нельзя, засекут. И высекут. Надо в житухе погреться.

В голосе Мухи не было агрессии, впрочем, и водка-то в принципе была сергеева, шла довеском к ватнику.

— Где мы?

— В Тайге. Ну, станция такая.

— Я знаю.

— Тогда потопали. Покрутимся, как подфартит: может, я у кого лопатник нашарю. Фортуна, она тля весёлая. Тогда мы с тобой вечером, как люди, в евросауне с тёлками почалимся…

— А ты откуда про Фортуну знаешь? Книжки, что ли, читал?

— Ага, с картинками.

Тощий Муха с трудом принял Сергея, обстучал со спины сажу, и они челноками поскрипели меж бесконечных отстойных товарных составов: на костылях ни под состав не нырнёшь, ни по акведуку не напрыгаешься.

— А ты, вправду, артист?

— Не хуже тебя.

— Так вправду? Или по-пьяни понтовался?

Сергей сидел около батареи на полу, рядом со входом, и терпеливо ждал. Правая штанина была закручена, чтоб менты не вязались. Народа в старом вокзальчике, мутно освещённом высокими пыльными окнами в смесь с неоновыми мигающими лампами, днём толклось немного, и Муха пошёл искать счастья куда-то к завокзальным ларькам. Мало того, что проклятый протез опять истёр свежую кожицу культи, страшно хотелось есть. Но у них на двоих было полтора рубля, даже на хлеб не хватало. Сергей из-под приспущенных век смотрел, как на дальней скамейке молодая мама всячески пыталась заставить расплакавшегося мальчишку откусить яблоко, а тот только крутил головой и истерично визжал. Наконец, она сдалась, и всё окончилось обыкновенными поджопниками. Потом совсем рядышком с костылями чумазый воробей лихо уворачивался и ускакивал от собратьев, не имея сил взлететь с большим куском булки. А вон ещё. Короче, все мысли и чувства собрались под ложечкой. Даже пробивающее спину щедрое тепло разгорячённого чугунного радиатора не радовало: почки не отпускало. Особенно левая, как гвоздь торчит. Застудил? И последствия лекарств? Ладно, терпеть, ему нужно просто терпеть. Сейчас важнее, как там, у киосков, поворачивала своё колесо весёлая Фортуна?

В туго подпружиненную скрипучую дверь вдавился Муха. Он был без шапки, из-под вздувшейся верхней губы на подбородок и на грудь обильно текла ярко-красная струйка крови. Сочащиеся ссадины были и на ухе.

— Ты что? Что такое?.. Сергей достаточно лихо подтянулся на костылях, встал.

— Да суки местные шапку сняли. Муха, громко матерясь, размазывал по смуглому лицу кровь и открыто, не сдерживаясь, кашлял. На них косились и отходили подальше.

— Так пойдём, разберёмся!.. Сергей толкнул плечом дверь.

— Куда ты, калека костылёвая? Размажут, даром, что взять с тебя нечего. Они сказали: час на то, что бы смылись. С их территории. Эти не шутят, забьют на хрен.

Тяжёлый кашель сотрясал жалкую мальчишескую худобу под большой, далеко ещё на вырост курткой, расцарапанное ухо и вздутая губа продолжали обильно кровянить. Муха изо всех сил отворачивался, чтобы только предательски не заблестеть глазами, и что, что можно было для него сделать?! Сергей попытался приобнять за плечо, но тот рывком вывернулся:

— Пошлёпали, там электричка скоро отправится. В сторону Новосибирска. Побереги слюни, они тебе сейчас понадобятся.

План был не гениален, но прост: Сергей снимал правый, длинный протез, завязывал узлом штанину и с заднего вагона шёл в передний, где его дожидался Муха. С этим самым протезом. И по ходу костыляния взывал к милости. Нет, вместе им попрошайничать сегодня нельзя, лохи крови боятся и битым ни черта не подают. А инвалиду должны отсыпать.

— Ты же, блин, артист! Всё как раз по твоей масти. Потом, как прошаришь, сойдём, пожрём, и в следующую. Так, электричками, и доберёмся. А в большом городе мы себе местечко заточим, не жмись. Там всем хватает, не то, что здесь. Как Фортуна покатит, а то в метро без ноги можно тысячи сшибать. Ну, да, на евросауну с тёлками.

Тяжело переставляя костыли, медленно ковылять по чуть покачивающемуся вагону и уничижительно жалостливо заглядывать в лица отворачивающихся, это этюд для начинающих. Для первого курса. Тут результат беспроигрышен, главное выдержать паузу. Секунду, две, три… Ведь появление твоё все заметили от самого входа, и теперь срочно придумывают повод не видеть. Счастливчики прикрываются газетой, менее удачливые таращатся в окно, самые неловкие демонстративно придрёмывают. И всё это так грубо, так ненадёжно: да родные ж вы мои, да ведь нас всех пионерия воспитывала! Неужто бы и Сергей, сиди он сейчас в ваших рядах, не ощутил бы тоски от неистребимости морального кодекса строителя коммунизма при виде страдающего калеки? Так подайте же! Подайте хоть десять копеек, и ваша совесть облегчённо отстанет, всего-то десять копеек за свободу от совести! Никто же не просит снять последнюю рубашку и, тем более, накормить, обогреть и приютить в своём доме. Подайте копеечку, люди добрые!