Лотта шла между родителями. Анетта расчесала ей спутавшиеся за ночь волосы и заплела из них смешные, как у Пеппи Длинныйчулок, косички, подскакивавшие у нее на голове, когда она время от времени начинала подпрыгивать в своих легких туфельках. Она шла в своей лиловой курточке, за спиной у нее висел розовый рюкзачок-яблоко, и в одной руке она держала свою пони. Тамагочи, сытые и удовлетворенные, так как она целое утро провозилась с ними, лежали в разных карманах куртки.
Когда они поднялись на вершину холма Нюгорс-хёйден, Лотта отдала пони бабушке и протянула одну руку Ярле, а другую Анетте. Неприятное ощущение все разрасталось в его теле, между желудком и сердцем росла какая-то пустота, и, когда девочке захотелось, чтобы они сосчитали «и раз, и два, и три» и подкинули ее в воздух, он почувствовал, как убыстряется его пульс.
— И раз, и два, и-и-и-и… три!
Ноги Шарлотты Исабель взлетели к небу, затылок запрокинулся, и она завизжала от восторга.
— Я все думаю, что теперь с принцессой Дианой? — сказала Лотта, когда они у отеля «Норвегия» садились в идущий в аэропорт автобус.
— А, она наверняка на небе, я думаю, ей там хорошо. — Анетта достала деньги.
Сара положила свою руку на руку Анетты и настояла на том, чтобы заплатить за всех, и он слышал, пока они рассаживались в автобусе, как Лотта вздохнула и сказала:
— Да-а. Жалко, что нельзя ходить в гости к тем, кто уже на небе.
Ярле не стал возражать, хоть и считал, что глупо прививать детям представления, которые они не могут воспринять критически.
В автобусе он оказался на сиденье рядом с Сарой, девчонки сидели рядом с ними через проход, и он повернул голову к окошку. На небе ни облачка. Только прозрачный мелькающий белый свет. Он слышал, как чуть в стороне от него разговаривают Анетта и Лотта; он же смотрел, как мимо проплывает Берген; он смотрел, как город исчезает, будто никогда больше не вернется. Ему слышны были их голоса — голос Анетты, его незамысловатое и красивое звучание, и голос Лотты, который был таким светлым и легким.
Они беседовали о пингвинах, как слышал он, о пингвинах, и карнавале, и принцессе Диане.
Он сглотнул. Это было неприятно. Его подташнивало. Подташнивало, и он ощущал какое-то беспокойство.
— Папа!
Он обернулся.
Лотта перегнулась через подлокотник:
— Бабушка!
Сара посмотрела на свою внучку.
— Вы же можете просто поехать с нами! Правда же, мама, они могут просто поехать с нами? Им же не обязательно оставаться здесь, ведь правда? Мы же можем купить билеты на самолет и для них, и тогда они тоже с нами полетят, и вы можете спать у нас дома на диване, и мы вам покажем наш дом, и мы ведь можем устроить деньрожденье еще раз? Правда, мама, правда ведь можно? — Лотта смотрела на Анетту большими глазами, исполненными надежды, она посмотрела на бабушку, кивая всей верхней частью тела, и она улыбнулась Ярле, обнажив промежуток между зубами.
Они стояли рядышком, глядя на табло, показывающее время отправления.
— Вон, — сказала бабушка. — Вот это твой самолет. Берген — Осло. Тринадцать пятьдесят.
Лотта сказала, что она пока умеет читать не все буквы, но что когда они увидятся в следующий раз, когда она приедет в Ставангер навестить бабушку, например, или когда бабушка приедет в Шеен навестить ее, например, то она наверняка сумеет прочитать ей целую книжку. Лотта внезапно замолчала, взгляд ее заволокла белесая пелена, примерно как стакан заполняется молоком, и она повернулась к Ярле:
— Папа, ты же недорассказал мне историю про принцессу до конца!
Ярле, у которого было теперь такое ощущение, что весь живот похолодел, сглотнул, посмотрев на нее:
— Разве недорассказал?
— Нет! Конечно недорассказал!
Он заморгал:
— А может, и правда недорассказал?
— Нет! Она вот пришла в то место, в ту долину, где она собиралась отдохнуть после долгого пути, и там она присела отдохнуть, но тут она увидела что-то такое… такое… там что-то такое страшное было, папа! Ты сам сказал! Что-то такое… да, что-то страшное…
Ярле посмотрел на дочь. Многими чертами лица, казалось, она походила на мать, в то время как пухловытые губы были не совсем такими, как у Анетты, а глаза — такие глаза он видел у себя самого.
В горле встал ком.
— А знаешь что, Лотта? Я вот подумал: если ты хочешь узнать, что было дальше, то приезжай ко мне опять. Приедешь?
Лотта кивнула:
— Да.
Когда они зарегистрировали багаж, Лотте понадобилось в туалет. Сара сказала, что может проводить ее, и Лотта обрадовалась этому. Ярле и Анетта остались стоять возле эскалатора.
— И что? Ну, как теперь-то будет, а? — Он пропускал под пальцами движущиеся поручни.
— A? He знаю, вообще-то. — сказала Анетта. — Нам надо, наверное…
— Да-а.
— Я хочу сказать, будем на связи, хорошо?
Он кивнул.
— Я не знаю… — Она замолкла на минутку. — Я хочу сказать, я не знаю, насколько… ну, насколько ты сможешь быть отцом, как ты думаешь?
Он поднял на нее глаза.
Насколько он сможет быть отцом? Он опять сглотнул, неприятное ощущение в теле усилилось, холод растекся по рукам и добрался до висков.
— Да я и сам толком не знаю, пожалуй.
— Но… вы же хорошо поладили с Лоттой, разве нет?
Он огляделся. Он видел прибывающих пассажиров, и он видел улетающих пассажиров, он видел людей с чемоданами, людей с рюкзаками, людей, поглядывавших на наручные часы, папашу, который тащил за собой ревущего малыша, молодую женщину, торопливо прошедшую мимо них с измученным выражением на лице.
— Когда она приехала… — сказал он, и у него возникло ощущение, что он находится вне собственного тела. — Когда она приехала, я не был этому рад. Когда ты мне прислала то письмо, я разозлился, и все.
— Ты понимаешь? Я просто рассердился. Я просто не мог поверить, что ты… мне это показалось невероятным… Ну, не знаю. Всю неделю я думал, что это всего одна неделя в моей жизни, и я в общем-то просто ждал, когда она закончится, понимаешь? Что она закончится, и я смогу снова заняться своими делами, и что все это снова исчезнет из моей жизни.
Анетта смахнула слезинку, которая застыла на краешке века.
— А вчера-то хорошо же было, — прошептала она.
Он кивнул в третий раз:
— Меня не было там, когда она была маленькая.
— Нет, — прошептала она. — Тебя там не было.
— Я не хочу, чтобы вы уезжали, — сказал он.
Они поднимались по эскалатору и Лотта смеялась, потому что эскалатор — это так весело, самая веселая штука в мире, сказала она. Дома, в торговом центре, она всегда каталась на эскалаторе вместе с отцом, и отец всегда называл эскалатор поскакатором.
