– Боюсь, я вчера вечером взяла и напилась, – сообщила Анна.
– А, так ты была на вечеринке? – Это, видимо, была отчаянная попытка пошутить.
– Нет, я была одна. Я не позвонила тебе, потому что боялась, что наговорю лишнего, и все еще сильнее или совсем запутаю, или оно само запутается. Первая причина была в этом.
– Я тоже тебе не позвонил, – проговорил Ричард, и тут понял, что не в состоянии придумать ни единой причины, почему именно он не позвонил, поэтому был только рад, когда Анна сразу же подхватила:
– Ты бы меня все равно не застал. Я гуляла, долго-долго, потом сидела у реки и пила водку, прямо из бутылки, которую мне выдал Хампарцумян, а потом меня застукал полицейский. Он, видимо, меня не арестовал, потому что проснулась я в своей постели, у себя в комнате, и было четыре утра. Мне не спалось, и кончилось тем, что я поехала покататься на метро да там и уснула, а потом еще поспала в каком-то скверике. А потом приехала сюда, поскольку знала, что рано или поздно тебя здесь застану.
Да, похмелье ее, безусловно, мучило, но оно было не причиной, а следствием, что, судя по всему, заметила Фредди. Ричард вслушивался в стрекот насекомых и молчал.
– Фредди очень добрая, – проговорила Анна, будто бы уловив его мысль.
Ричард, пожалуй, не отказался бы как-нибудь в другой раз обсудить это поподробнее, но пока ограничился тем, что сказал:
– По ее словам, ты хотела видеть Сэнди. Я даже не знал, что вы знакомы.
– Один раз виделись, и она мне не очень понравилась. Да, это было глупо. Собственно, когда я стала о ней спрашивать, она мне уже была не нужна.
– Зачем вообще она тебе понадобилась?
– Я думала, не найдется ли у нее наркотиков. Судя по виду…
– Что ты думала?
– Говорю же, это было глупо. Меня вообще посещали всякие бредовые идеи.
– Надеюсь, эта больше не посетит.
Маленькая, ярко-полосая оса, деловито жужжавшая в сторонке, вдруг спланировала ближе. Анна вяло отмахнулась от нее и проговорила:
– Все дело в моих стихах.
– Да, я так и думал.
– Жалко, что тебе они не нравятся. Именно так – жалко. Обидно. Грустно. Но я не сержусь, не злюсь и не жалуюсь и меньше всего хочу сделать тебе больно. – В том, что и как она говорила дальше, этих чувств действительно не было. – Ты меня понимаешь?
– Да.
– Когда мы с тобой в первый раз встали с постели, я дала тебе книгу моих стихов, книгу, которую ты до того не видел. Ты не сказал о ней ни слова. Ты что-нибудь из нее прочитал?
– Да. – Он вспомнил, как просмотрел несколько стихотворений, стоя на тротуаре возле дома профессора Леона, и с тех пор даже не открывал ее.
– Тебе в ней хоть что-нибудь понравилось?
– Нет.
– Нет. Так вот, тогда я начала думать, ну, когда поняла, что ты мне ничего не скажешь, хотя я и дала ее тебе в тот самый день. То, что я поэт, для меня так же важно, как для тебя то, что ты – литературовед. Однако литературовед не признает поэта, и при этом Анна любит Ричарда. Что же Анне остается делать? Перестать любить Ричарда? Нет. Умереть? Нет. Значит одно – перестать быть поэтом.
– Анна, это невозможно.
– Отнюдь. Со вчерашней ночи я больше не поэт. Я попросила у профессора Леона ведро и просто сожгла все свои рукописи, все новые стихи, которые еще не печатались и не издавались. Некоторые из них будут опубликованы, этому я уже не могу помешать, но новых стихов не будет.
Ричард был готов ко многому, но не к этому. Мысль о таком ужасе просто не приходила ему в голову. Никто не имеет права ввергать поэта в молчание, не важно, какого поэта. Даже плохая поэзия имеет право на существование, хотя бы для того, чтобы подчеркнуть достоинства хорошей, чтобы заставить хороших поэтов воссиять еще ярче. Впрочем, сказать это вслух сейчас он не мог.
– Вспомни о своем долге перед Россией, – проговорил он. – Россией, где поэт всегда был больше, чем поэт. Поэт в России – глас народа, всех тех, кто лишен права говорить за себя. Ты не можешь от этого отречься.
– Слишком поздно, Ричард.
– Я не позволю тебе отречься.
– Среди прочего я сожгла те стихи, которые читала тогда в институте, ну, ты помнишь. Те, которые, по твоим словам, тебе очень понравились. Совсем, ты сказал, новая манера. Ты сказал, что они довели тебя до слез. Не знаю, что именно ты имел в виду. – В первый и единственный раз голос Анны пресекся. – Но что бы ты ни имел в виду, их больше нет. Слова, что в воздухе утрачены пустом, – добавила она, не вовремя напомнив, чего стоит ее поэтическое дарование.
– Вообще-то они не совсем утрачены. Их записывали на магнитофон. Во время поэтических вечеров всегда ведут запись. Ну, то есть для этого не надо никаких особых указаний. В обычном случае делают шесть копий. Они наверняка уже в институте или скоро там будут. Кроме того, их напечатают, тебе должны прислать гранки. С этим всегда бывает задержка. Но эти стихи не утрачены, можешь не сомневаться.
– А. – Судя по голосу, она расстроилась.
– Ты, конечно, не могла этого знать заранее. А теперь позволь сказать тебе, что ты должна сделать, как только получишь гранки.
– Да откуда, помилуй, они возьмутся? Я никому никаких текстов не давала. Этот ваш профессор Халлет, собственно, их просил, но я позабыла, столько всего навалилось.
– Там есть специальные люди, которые печатают со слуха, они работают очень профессионально, а ты говорила очень отчетливо. Твои слова спасены, любимая. Можешь поправить что захочешь, но не затягивай и отдай мне гранки, как только закончишь.
– Почему такая спешка?
Ричард взглянул на нее, потом отвел глаза и набрал полную грудь воздуха.
– Ну… собственно, я и сам толком не знаю. Разве что потому, что я тоже ученый, как и Тристрам Халлет. И, смею надеяться, литературовед. И как литературовед я привык читать глазами, с печатной страницы, а не воспринимать с голоса. Только так я могу понять и оценить любой текст. Поэтому я ждал возможности увидеть стихи, которые ты тогда декламировала, на бумаге, прежде чем окончательно… Впрочем, все это слишком для меня важно, и кроме того, я уже составил окончательное мнение. Да и вообще, что такое наука о слове? Всего-навсего подспорье. Проводник. Так вот. – Он потянулся к Анне, потом снова сел на свое место. – Я… я очень высоко оцениваю твои стихи, с моей точки зрения, они стоят в одном ряду с лучшей поэзией нашего времени. Они бередят мне душу с тех самых пор, как я в первый раз их услышал. Что бы ты ни писала в будущем, даже если и совсем ничего, как поэт ты состоялась. Но только отдай мне гранки при первой же возможности, прошу тебя, любимая, потому что я хочу прочесть твои стихи глазами и познакомиться с ними поближе.
При этих словах он взял ее за руку.
Анна недоуменно уставилась на него.
