— И тогда я поняла, что это еще не Небеса.
Автобус останавливается, я сажусь и надеваю туфли. Мистер Келлер-Браун спрашивает, хорошо ли мне спалось.
— Никогда еще не получала такого удовольствия от поездки, — отвечаю я. — Девлин, если ты поставишь такую водокровать в своей машине, то, глядишь, я через некоторое время начну ухлестывать за мужчинами.
— Ну что ж, — говорит мистер Келлер-Браун, — мы собираемся ехать в Лос-Анджелес на воскресную службу и будем польщены, если вы согласитесь поехать с нами.
Я отвечаю, что мне надо подумать. А маленький Тоби восклицает:
— Давай, бабушка! Поехали с нами!
Я обещаю, что непременно подумаю, и мистер Келлер-Браун извлекает его из кресла. Я вижу, что он так и держит в руках мой кулон.
— А это что такое? — спрашивает его отец. Ему приходится стаскивать цепочку с пальцев озорника. — Давай-ка отдадим это миссис Уиттиер, — говорит он и передает мне кулон. Но я открываю ящик столика и опускаю его внутрь.
— Это не мое, это Тоби, — говорю я. — Это прилетал ангел, пока он спал, и подарил ему.
Тоби кивает с серьезным, как у совы, видом и говорит:
— Да, папа, это ангел... — И, помолчав, добавляет, наверное, потому, что лицо у камеи белое: — Белый ангел.
— Вперед, во имя Иисуса! — орет Отис, и все выходят из автобуса.
Мы остановились на дороге, потому что вся площадка для машин (бывшая когда-то лучшим пастбищем Эмерсона) забита автомобилями, автобусами, автофургонами и еще всякой всячиной.
Религиозная ярмарка напоминает трехъярусный цирк. Толпы людей сидят на земле, прогуливаются, спорят и поют песни. Один длинноволосый пацан ходит босиком от машины к машине и запихивает под дворники какие-то прокламации, другой длинноволосый ходит за ним следом и приклеивает к бамперам наклейки «Есть только Христос», вытаскивая одновременно бумажки, засунутые предыдущим пропагандистом, когда тот не смотрит. Потом первый хватает второго, и между ними начинается ожесточенный религиозный спор. Отис со своим мечом идет примирять их и одновременно распространять свои собственные листовки.
За садом я вижу сцену, возведенную на фундаменте, на котором когда-то стоял дом. Какая-то девушка у микрофона играет на цитре и дрожащим голосом исполняет тексты из Писания. Девлин спрашивает, знаю ли я, откуда эти стихи. Я говорю, что предпочла бы, чтобы они стихли. Но это дурной каламбур.
За сценой мы наконец находим Бетси и детей. Дети тут же порываются засыпать меня подарками, но Бетси просит, чтобы они подождали до пирога. Мужчины отправляются готовить следующее выступление, а мы с Бетси идем смотреть сад.
— Пошли, Тоби, — кричит Калеб, таща малыша вперед, — я тебе покажу такое, чего у тебя в саду точно нет. — А Бетси объясняет мне, что он имеет в виду сиамскую кошку, которая окотилась под кустом ревеня.
— Остался только один котенок. Она запрятала их сначала на сеновале, и Девлин случайно пятерых задавил трактором. Так что последнего она решила перетащить в сад. Он уже достаточно большой и сам может лакать, но она его никуда не отпускает.
Мы идем, разглядывая, как вырос горох, и обсуждая, как многолетние растения перенесли морозы. Когда мы подходим к ревеню, Тоби уже обнимает котенка, лучась такой улыбкой, которой и сравнения-то не подыскать.
— Впервые вижу, как он улыбается, — говорю я Бетси.
— Правда, мама, Тоби нельзя брать нашего котенка? — спрашивает Калеб. Бетси говорит, что если его родители не возражают, то он может забрать его. Я говорю, что, учитывая такое столпотворение, лучше оставить котенка с мамой. Улыбка с лица Тоби исчезает, но он так и не выпускает котенка из рук, глядя на нас с душераздирающим видом. Бетси говорит, что он может подержать его, если будет осторожен.
— А мы тем временем спросим у Макелы, — добавляет она.
На протяжении всего оставшегося дня Тоби ни на минуту не выпускает котенка, сопровождаемый сердитым Калебом с одной стороны и встревоженной мамой-кошкой с другой.
Шерри ведет меня показывать свои новые занавески, и мы пьем мятный чай. Судя по звукам, на сцене уже все в порядке. Мы выходим во двор как раз в тот момент, когда завершает свое выступление хор мальчиков из Юты. Все проталкиваются поближе к сцене, так что становится довольно тесно, но дети приберегли для меня тенистое местечко с расстеленным одеялом и подушками.
Я не вижу ни Девлина, ни мистера Келлера-Брауна, но не заметить Отиса просто невозможно. Он вертится перед самой сценой, то и дело цепляя всех своим мечом, зажатым между ног, и кричит попеременно то «Аллилуйя!», то «Аминь!», то «Не забывайте Пирл-Харбор!». На его мешковатых штанах кто-то вывел спреем «Подставь другую щеку», и я говорю Бетси, что если бы он знал, где его счастье, то подставил бы ее мне.
Роль конферансье исполняет один из местных священников. После хора мальчиков из Юты он спрашивает, не могут ли все немного успокоиться и проявить элементарное уважение — это он произносит, глядя прямо на Отиса — «элементарное уважение к одной из величайших евангелических групп всех времен и народов — «Поющим Брассам». Я говорю: «самое время» и опускаюсь на подушку.
Начинается все как в Колорадо-Спрингс: за сценой раздается звон колокола — сначала медленно и еле слышно, затем все быстрее и громче. Очень впечатляет. Даже Отис успокаивается. Звон становится все громче и громче, пока не начинает казаться, что небо сейчас расколется и у тебя лопнут барабанные перепонки, и вот с последним самым громким ударом они выбегают на сцену и начинают петь всемирно известную «Звони в колокола».
Сначала мне кажется, что всех нас обманули. Эти пять толстяков — «Поющие Брассы»?! Да нет же, те были высокими и худыми, с ярко-рыжими волосами, которые нимбами сияли над головой. А у этих — сотня хилых седых волосин на четверых, плюс женщина в парике, словно сделанном из ржавой проволоки. И будь я проклята, если на ней нет корсажа, а выступающие на ногах вены я вижу за пятьдесят футов!
Но так и есть — это они. Все их жесты и движения точно совпадают с тем, что осталось в моих воспоминаниях. Но возникает ощущение, что они пустились в путь, позабыв о смазочном масле. Голоса их звучат чудовищно! Дело было не в старости — я знаю массу гораздо более старых групп, которые прекрасно поют, скрипят и свистят, — дело было в том, что они стали выхолощенными и плоскими, словно кто-то выскреб их внутренности и оставил одну оболочку. Я вспоминаю, что у них были проблемы с налоговой инспекцией, и думаю, что, может быть, все связано с этим. Однако в драматизме им не отказать. Они исполняют несколько песен, и публика аплодирует из чистого сострадания. А потом к микрофону подходит Джекоб Брасс.
— Спасибо всем, — говорит он. — А теперь следующий номер... насколько мы слышали из самых достоверных источников, это любимая песня одной милейшей дамы, которая в этот прекрасный весенний день отмечает здесь свой день рождения. Восьмидесятишестилетие. Поэтому сегодня, в Великую пятницу, мы посвящаем эту песню имениннице — миссис Ребекке Уиттиер!
