- Ну хорошо, возможно, в желании вернуться в памяти к славным дням моей юности и присутствовала доля праздной суетности, но было это не голое тщеславие - и то же относится к моим еженощным рассказам: где-то по пути я что-то потерял, не туда свернул, утратил сноровку, не знаю, что именно; мне казалось, что, если я смогу с должным тщанием по нему пройти, мне удастся ухватить систему, отыскать ключ.
- Чуть выше и слева,- прошептала Каликса.
И чуть дальше:
Отсюда и это нескончаемое повторение моей истории: как одновременно и протагонист и, так сказать, автор, я надеялся выбраться из абзаца, в котором находился в настоящем, благодаря пониманию, добытому перелистыванием страниц моего прошлого, с тем чтобы, руководствуясь так заданным направлением, безмятежно перейти к предложению будущего.
Поиски Персея венчает успех: он отыскивает Ключ и достигает своего предназначения, каковое - стать на небе созвездием и без конца переразыгрывать от восхода до захода свою историю. Персей "преуспевает", поскольку его призвание вполне законно: он не специализируется по Легендарному Героизму, просто ему случилось легендарным героем быть, и его единственная проблема - что исполнить на бис. И если его окончательный статус звезды несколько двусмыслен (он не может обнять созвездие, которое любит, оно на веки вечные подвешено прямо у него под боком), это не что иное, как двусмысленность бессмертия, о которой в своей "Оде греческой вазе" говорит нам Ките.
Более настораживающ урок Беллерофона, героя заключительной повести "Химеры". Как и козлик Джайлс, Беллерофон стремится быть легендарным героем; только этому он и учится. Достигнув средних лет, Персей исследует собственную историю и карьеры других легендарных героев с целью разобраться, что привело его к нынешнему состоянию, чтобы двинуться дальше. Юный Беллерофон, с другой стороны, ориентирован на то, что, тщательно следуя ритуальной схеме легендарно-мифологического героизма - получив все пятерки и вооружившись четырьмя рекомендательными письмами, - он станет самым настоящим легендарным героем, таким, как его кузен Персей. Узнает же он - и это весьма дорогостоящий урок, - что, в совершенстве подражая схеме легендарного героизма, становишься совершенным подражанием легендарному герою, а это отнюдь не то же самое, что быть Золотым Истребителем Персеем. Отсюда и название повести - "Беллерофониада"[8]. Нечто подобное может случиться и с писателем, слишком зацикленным на своих знаменитых предшественниках; так, потерявший ориентировку навигатор путает звезды, по которым прокладывает путь, со своим предназначением.
И однако же он, мой Беллерофон, не до конца подделен: для этого он слишком честен, слишком ревностно предан своей профессии, сколь бы ограниченной ни была его одаренность. Более того, он в самом деле убил Химеру, это вымышленное чудовище или чудовищный вымысел, - в той мере, в какой она исходно существовала. Бессмертие Беллерофона существенно более ограниченного толка: он стал не историей собственных подвигов - как Персей среди прочих звезд, - а текстом истории "Беллерофониада". Пегас, крылатый конь вдохновения, на котором летал Беллерофон, взят на небеса (на самом деле он - одно из созвездий в группе Персея); его всадник сброшен на пороге их врат, он долго-долго падает (достаточно долго, чтобы успеть рассказать свою длинную историю) и в самый последний момент превращается в страницы, предложения, буквы книги "Химера". Превратиться в звуки собственного голоса - риск, которому обречены профессиональные рассказчики и еще более, мнится мне, профессиональные лекторы.
Что весьма уместно возвращает нас к настоящему - как раз в конце отведенного мне часа. Все эти перепрослеживания, повторы, пересказы и переигровки вели бы просто на попятную, если бы не приводили к переориентации, от которой может отправляться новое произведение. Но это, как говорит Шахразада, другая история - на другую ночь.
Желаю вам удачи в вашей собственной ориентации. Восток вон там.
ПОСТСКРИПТУМ 1984 ГОДА
ДЛЯ ВЫПУСКНИКОВ 1988-го
Роман "ПИСМЕНА", на который я выше намекаю, был опубликован вскоре после этой ориентировочной лекции; центром его служит огромный (и гипотетический) третьеразрядный, по американским меркам, университет штата в Маршихоупе, возведенный для моих целей на недавно освоенном солончаковом болоте в моем родном округе Дорчестер, штат Мэриленд. Год на дворе стоит 1969-й, пора расцвета империализма и гигантизма в американских академических сферах. Архитектурный символ Маршихоупа - и предполагаемый маяк для всего мира - Башня Истины уже накануне своего освящения выказывает признаки погружения в местную топь, из которой выросла, - как Башня Хэнкока в Бэк-Бее, Бостон.
Как Р. Д. Лэнг рационально объясняет, что шизофрения, по крайней мере в некоторых случаях, является здравым откликом на ненормальное, но неизбежное стечение обстоятельств, так и настораживающий пример университета в Маршихоупе подсказывает, что - в некоторых, по крайней мере, случаях - вина в дезориентации может лежать не только на нас самих, Горацио, но и на наших альма-матерях (и отцах). Дезориентированным студентам (и читателям, увязшим в "ПИСМЕНАХ") скажу: всенепременно делайте поправку на эту возможность - но не спешите с подобным выводом, поскольку он, скорее всего, ошибочен.
Мой небольшой романчик "Отпускное: одна романтическая история" (1982) развивает сценарий Лэнга еще дальше. Тодд Эндрюс в "Плавучей опере" (и опять в "ПИСМЕНАХ") фраза за фразой гадает, не откажет ли его сердце между подлежащим и сказуемым; в "Отпускном", действие которого разворачивается в 1980 году в Чесапикском заливе, подспудно постоянно маячит вопрос: не наступит ли конец света раньше, чем конец романа?
Конкретнее, вопрос состоит в том, можно ли брать на себя ответственность и посылать детей в эту дезориентированную пороховую бочку, на которой мы все обитаем. Предполагаемые родители в "Отпускном" в буквальном смысле слова навигаторы - отличной крейсерской яхты (она - достойный молодой ученый, сейчас в творческом отпуске; он - славный средних лет бывший чиновник ЦРУ, ныне на перепутье своей карьера). Они ориентируются; курс, который ими проложен, точен, если и не всегда прямолинеен. К тому же годы супружества и больших и малых испытаний счастливо не поколебали их любви друг к другу. В каком-либо ориентированном мире их путь к причалу - и потомство - были бы обеспечены. Однако в штормовых и опасных водах, сквозь которые они, как и все остальные из нас, с необходимостью держат свой путь, никакая сноровка и навык в навигации, никакие мореходные качества судна не гарантируют, что пункт назначения еще будет на месте в Ориентировочное Время Нашего Прибытия.
Поскольку случай более или менее апокалипсичен - Торговец дурманом потеснен, так сказать, дорменом[9]Судного Дня, - к чему вообще прокладывать какой-то курс, будь то к образованию, или к потомству, или к завидной карьере, или к все новой и новой прозе? Примерно такова тема моего очередного усилия по самоориентации - романа, над которым я ныне работаю[10].
