Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
— Guten Abend, Fräulein Müller[98].
— Guten Abend, Herr Doktor[99].
Тетя Лизелотта высохла как скелет, но ее большие карие глаза были ясными. Она с трудом могла повернуть голову. На ней был вязаный чепец, на плечах — шарф. Белье и сама комната были безукоризненно чистые. Я продолжал по-немецки:
— Я не доктор и не пастор — просто друг миссис Крэнстон и Эдвины. — Я не знал, что скажу дальше. Я прогнал все мысли. — Можно узнать, где вы родились, тетя Лизелотта?
— Под Штутгартом, сэр.
— А! — сказал я с радостным удивлением. — В Швабии! — Об этой области я знал только то, что там родился Шиллер. — Я потом хочу посмотреть эти фотографии на стенах. Простите, я возьму вас за руку. — Я взял ее прозрачную руку в обе ладони и опустил все три руки на покрывало. Я сосредоточивал всю «энергию», какая была в моем распоряжении.
— Я очень плохо говорю по-немецки, но какой это чудесный язык! Насколько Leiden, Liebe, Sehnsucht красивее, чем «страдания», «любовь» и «желание»! — Я медленно повторил немецкие слова. По руке ее пробежала дрожь. — А ваше имя «Лизелотта» — вместо Елизавета-Шарлотта! И уменьшительные: Mütterchen, Kindlein, Engelein. — У меня возникло побуждение незаметно придвинуть наши руки к ее колену. Ее глаза были расширены и глядели в стену напротив. Она глубоко дышала. Подбородок у нее подергивался. — Я вспоминаю немецкие стихи, которые знаю благодаря музыке Баха: «Ach, Gott, wie manches Herzeleid» и «Halt' im Gedächtnis Jesum Christ», «Gleich wie der Regen und Schnee vom Himmel fällt…»[100]. Слова можно перевести, нельзя перевести то, что слышим мы, любящие язык. — Я вспомнил и продекламировал другие. Я дрожал, потому что в голове у меня звучала музыка Баха, в которой присутствует некая множественность — как в волнах и поколениях.
Я слышал шаги на цыпочках в коридоре, но поначалу — без шепота. За дверью уже собирался народ. Подозреваю, что обычай убавлять на ночь свет был нарушен в связи с моим приходом. Я осторожно убрал руки, встал и пустился осматривать комнату, останавливаясь перед картинками. Я задержался перед двумя силуэтами — вероятно, столетней давности — ее родителей. Я взглянул на нее и кивнул. Она провожала меня взглядом. Выцветший голубоватый снимок тети Лизелотты с двумя детскими колясками в Центральном парке. На всех фотографиях — сперва счастливой молодой женщиной с широким простым лицом, затем женщиной средних лет, со склонностью к полноте — она была в форменном платье, напоминающем наряд наших дьякониц, и в чепце с широкой муслиновой лентой, завязанной под подбородком. Обувалась она в тяжелые «гигиенические» туфли, вызывавшие, наверно, тихий смех на протяжении всей ее долгой жизни.
Тетя Лизелотта в старинном кресле на колесах, в ногах у нее дети — и выцветшими чернилами: «Остенде, 1880».
Германский кайзер с супругой в окружении большой группы на палубе яхты; сбоку — тетя Лизелотта с младенцем на руках, рядом — ее маленькие воспитанники. Словно про себя я произнес:
— Их Императорские Величества всемилостиво изъявили желание, чтобы я представил им мисс Лизелотту Мюллер, высоко ценимого друга нашего дома. Киль, тысяча восемьсот девяностый год.
Тетя Лизелотта на Скалистой аллее в Ньюпорте — конечно, с детьми.
Фотография свадьбы — невеста, жених и Лизелотта: «Нянюшке от Берти и Марианны, с любовью. Июнь 1909». Я произнес вслух по-английски:
— Ты и на папиной свадьбе была, правда, тетя Лизелотта?
Снимки в детской.
— «Няня, можно мы пойдем сегодня за ракушками?» — «Няня, прости меня, что я баловалась утром с галошами…» — «Няня, когда мы ляжем, ты нам расскажешь про ковер-самолет?»
Все мои движения были медленны. При каждой импровизации я глядел ей в глаза. Снова сев на стул, я прислонил наши три руки к ее колену. Она закрыла глаза, но тут же широко раскрыла — то ли в сильной тревоге, то ли от удивления.
Люди, собравшиеся в коридоре, толпились в дверях. Слышны были вздохи и стоны, стук палок. Старуха на костылях потеряла равновесие и упала ничком на пол. Я не обратил на нее внимания. Подошла миссис Грант, подняла ее с пола и с помощью других вывела из комнаты. Во время этого переполоха другая женщина, не пациентка, вошла в комнату и заняла место миссис Грант. Тетя Лизелотта отняла руку и поманила меня, чтобы я наклонился поближе. Она сказала по-немецки:
— Я хочу умереть… Почему Бог не дает мне смерти?
— Тетя Лизелотта, вы ведь помните слова, — Бах написал на них музыку, — «Gottes Zeit ist die allerbeste Zeit»[101].
Она повторила слова:
— Ja… Ja… Ich bin müde. Danke, junger Mann[102].
Я с трудом встал. Едва не засыпая от усталости, я поискал глазами миссис Грант. Взгляд мой упал на женщину, занявшую ее место, — на лицо, которое было одним из девяти самых дорогих лиц в моей жизни, хотя жизнь свела нас совсем ненадолго. Она поднялась с улыбкой. Я сказал:
— Эдвина! — И по моим щекам потекли слезы.
— Теофил, — сказала она, — ступайте вниз, я здесь побуду. Генри ждет вас. Дорогу найдете?
Прислонясь к двери, я услышал голос Эдвины:
— Тетя, милая, где болит?
— Не болит… нигде.
Я хотел выйти на лестницу, но путь был прегражден. Глаза у меня слипались; мне хотелось лечь на пол. Я медленно брел, словно через поле пшеницы. Мне приходилось отрывать чьи-то руки от моих рукавов, от пол пиджака, даже от щиколоток. Между третьим и вторым этажом я сел на ступеньку, прислонил голову к стене и уснул. Не знаю, долго ли я спал, но сон освежил меня, а когда я проснулся, рядом сидела Эдвина. Она взяла меня за руку:
— Вам лучше?
— Да, да.
— Скоро двенадцать. Они нас будут искать. Давайте спустимся. Вы можете двигаться? Пришли в себя?
— Да. Я, кажется, долго спал. Совсем отдохнул.
На площадке второго этажа под лампой, где мы могли разглядеть друг друга, она сказала:
— Вы способны выслушать хорошую новость?
— Да, Эдвина.
— Минут через пять после вашего ухода тетя Лизелотта умерла.
Я улыбнулся и хотел сказать: «Я ее убил», но Эдвина закрыла мне рот ладонью.
— Я немного понимаю по-немецки, — сказала она. — «Ich bin müde. Danke, junger Mann».
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
