Фридрих, пораженный, откинулся назад на спинку кресла и острым взглядом пронизывал монаха.
– Здравствуй, брат во Христе!
– Да сохранит Господь Бог на многие годы нашего мудрого императора Фридриха! – ответил монах и поклонился в пояс, показав давно не бритую на макушке тонзуру[66].
– Кто ты? Как тебя зовут? Откуда прибыл? Говори, ничего не утаивая, как на исповеди.
Монах стоял спокойно. Его лицо загорело до черноты. Взлохмаченные волосы и полуседая неряшливая борода. На груди на медной цепочке большой крест из пальмового дерева. Его длинная одежда выцвела от солнца и дождей. Босые ноги в стоптанных и перевязанных бечевой сандалиях, рукава в отрепьях и истощенное лицо говорили о долгих скитаниях, но глаза оставались живыми и горели лихорадочным огнем.
– Мое имя – брат Иаков, родом я из Болоньи. Раб Божий из ордена тамплиеров. Ходил по бесконечным дорогам Вселенной, когда близ Спалато…
– Спалато?! – воскликнул удивленный император. – Продолжай дальше!
– Да, наш великий государь! Близ Спалато я был схвачен передовым отрядом татарских всадников. Один из них хотел меня заколоть, но я показал на этот крест на груди, на мои длинные волосы, выбритую макушку, и тогда другой татарин оградил меня и спас от гибели. После чего, захлестнув арканом, они поволокли меня в свой лагерь…
– Татарский лагерь?
– Да, великий государь!.. – Монах зашатался и ухватился за край стола. – Прости меня за слабость! Я от голода потерял последние силы.
Император ударил палочкой в висевший рядом на подставке бронзовый арабский щит. Раздался мелодичный звон. В дверях показался слуга-араб.
– Принеси кувшин крепкого вина, хлеба, апельсины и кусок сыру!
– Разреши, я сяду на пол? – сказал монах и опустился на пятки на ковер.
– Сейчас вино тебя подкрепит. А пока, брат Иаков, продолжай рассказывать, что испытал и увидел.
– Этот крест Господень оградил тебя! – многозначительно сказал камергер.
– По приказу своего великого хана татары очень уважают христианских священнослужителей и монахов, щадят их и не убивают.
Монах, видя, что его рассказ уже заинтересовал императора, с наслаждением причмокивая, стал пить небольшими глотками из серебряной кружки принесенное слугой вино и продолжал, растягивая свой рассказ:
– Я был доставлен в лагерь главного татарского императора…
– Император только один: августейший римский император! – поправил камергер.
– Прошу простить меня, скитальца-невежду! Но я имел в виду главного татарского владыку Бату-хана, облеченного необычайной безграничной властью над всеми.
– И ты его видел? – спросил Фридрих.
– Не только видел, но едва спасся из его лап.
– Как же это произошло? – Император сделал знак камергеру, и тот подлил монаху еще вина.
– Татары приволокли меня к берегу моря, где на бугре, на коврах, сидели главные татарские военачальники. Посреди них – сам Бату-хан, перед которым приходящие падали на брюхо.
– Какой он с виду?
– Еще молодой, сухощавый, загорелый, среднего роста, глаза раскосые, черные длинные перья на шлеме. Когда смеется, то показывает зубы, как у волка, острые и белые. А взглядом так и буравит каждого насквозь… Рядом с его шатром – я так и обомлел, даже руки похолодели, – несколько деревьев срублены в рост человека и наверху заострены, как копья. Если кто рассердит хана, его сажают на такой кол.
– И при тебе сажали?
– Нет, государь, Господь избавил меня от такого ужасного зрелища. Вместе со мной татарские всадники привели несколько славянских горцев.
– Пленных?
– Да, государь. Это смелые славяне. Живут на самых высоких горах. Своим сопротивлением они доставили татарам много затруднений, поэтому нескольких пленных притащили к самому Бату-хану. И он захотел посмотреть, что за удальцы такие славяне? Он сам их расспрашивал и предложил поступить в его войско. А те, израненные, избитые, в окровавленных повязках, ничуть не испугались и говорят: «Отпусти нас домой, к нашим женам и детям. А с вами, татарами, нам не по пути». Бату-хан их похвалил и каждому приказал нацепить на шею медальку, – называется «пайцза», – с его именем. Каждый, у кого такая медалька, большой человек и может через все войско татарское пройти свободно, и никто не посмеет его тронуть… Но немедленно вслед за этим он же приказал их казнить…
– И ты тоже получил медальку? – спросил, грозно сдвинув брови, император.
– Нет, ваше величество! Со мной было иначе…
Камергер еще подлил вина, а монах, очищая от кожуры апельсин, продолжал:
– Переводчиком у татар был пожилой человек, одетый как мусульманские священники-муллы, в полосатой рясе, с белым полотенцем, накрученным на голову. У него была длинная рыжая полуседая борода. Он так хорошо объяснялся со славянами, что они даже позвали его к себе быть у них священником. Но рыжий переводчик засмеялся и сказал, что он доволен своей службой у татар и ничего лучшего ему не надобно.
– С длинной рыжей бородой? – задумчиво сказал Фридрих. – Каких он примерно лет?
– Думаю, ему лет шестьдесят, если не больше… Он меня повел в свою палатку…
– И стал тебя допрашивать? Сколько у меня войска? И ты ему рассказал? – Император вскочил в гневе.
– Ваше величество! Я ему ничего не сказал, клянусь Святой Девой! Да ничего такого он меня и не спрашивал, а говорили мы совсем о другом…
– Ведь если ты наговорил ему лишнего, то я должен тоже тебя казнить. Ведь это придаст татарам смелости ворваться в Италию!
– Не дай Господи! Но позвольте, ваше величество, сказать то, ради чего и как я к вам приехал.
Фридрих успокоился, опустился в кресло и снова стал пытливо всматриваться в лицо монаха, которому, видимо, очень нравилось сидеть на ковре в роскошной вилле самого императора, пить великолепное вино и есть апельсины и виноград.
– Я перейду теперь к самому важному. Этот переводчик, – его зовут Дуда, – привел меня к своей палатке…
– Дуда?! – воскликнул император. – Высокий, тощий, с рыжей бородой?
– Верно, верно, ваше величество!
– Говори скорее дальше. Ведь минуло столько лет, а он все еще жив, пройдя через необычайные потрясения и страдания!
Монах продолжал:
– Переводчик Дуда усадил меня на овчину и сказал: «Я тебя выведу невредимым из татарского лагеря, но за это можешь ты исполнить мою просьбу?» – «Охотно!» – ответил я… «Если ты хочешь заработать большую награду, то отправляйся немедленно в Тригестум, оттуда в Венецию, а затем проберись на остров Сицилию, где явишься к августейшему императору Фридриху. Постарайся передать ему лично, из рук в руки, это письмо. А я на дорогу дам тебе горсть серебряных монет…»
