Часовня отвечала тишиною, невнятно было даже то, мнится ли ей лилейное благоуханье. Нелли поднялась и прошла поближе к мощам.
— Ты попал в плен вместе со своею орифламмой, — продолжила Нелли. — Я помню, что тебя бросили в узилище, тебе грозили пытками. Но о том, что молитвослов твой уцелел при тебе, мне рассказывал свекор. Я уж спуталась, впрочем, вконец, что мне снилось, что я успела услыхать о тебе. Я знаю, что жена твоя в те же дни разрешилась от бремени в осажденной Дамьетте. Я знаю, что Церковь звала других государей к тебе на помощь, но никто не шел. Знаю, что нещасный Жуанвиль видел каждый день, как сарацины по многу разом выгоняют во двор пленников, и задают каждому вопрос: «Хочешь ли ты отречься?» И были такие, кто предавал Господа Иисуса Христа, чей страх за жизнь плотскую пересиливал страх вечной смерти. Их тут же уводили куда-то, чтоб чего-то отрезать, в знак того, что они тоже сделались теперь агаряне. Уж не знаю, что им отрезали, зато хорошо знаю то, что видал мессир Жуанвиль: честным христианам перерезали горло ножом. На глазах у тех, кто сам изготавливался ответить на роковой вопрос, дабы сломить их дух. И все же отступников было немного, совсем немного. И все же Дамьетта не сдалась. Но что ж было дале, последний крестоносец?
Тишина безмолвствовала. Король не хотел не являться, не сниться Нелли. За что ж он так сердит? Ну да ясно, впрочем, за что.
Елена вздохнула и принялась молиться, вновь пожалевши мимоходом, что нет у ней четок с бусинками, какие здесь привыкла она видеть у католиков. Отчего-то хотелось ей, давно уж хотелось, обзавестись даже не такими красивыми четками, как у Анри де Ларошжаклена — из розовых жемчужин, забранных в светлое золото, а самыми простыми, крестьянскими, вырезанными из грушевого дерева.
— Ты, поди, хочешь знать, хорошо ль я выучила твою жизнь? — слабо улыбнулась Елена, закончив молитвы. — Добро, я отвечу урок дальше. По великому щастью алчность агарян оказалась сильнее их злобы. За тебя внесли выкуп, а ты выкупил своих товарищей по горестному плену. Без них ты не пошел бы на свободу, правда? Ты вить не боялся смерти. Вскоре после пленения к тебе пришло посольство от Старца Горы, страшного сарацина. Все трепетали перед ним, ибо никто не был от него безопасен. Он на своей горе, в замке, воспитывал особых воинов, воинов-смертников. Из своих рук сей Старец кормил сих будущих злодеев чем-то наподобие нашего опия, что дают доктора при тяжелых болях, но грезы от его снадобья были ярче и отчетливей. Так они потихоньку переселялись в мир грез своих, а наяву были воском в руках Старца. И когда он говорил — пойди и убей, его слуга шел и убивал. Его нимало не заботила собственная участь — а от убийцы, не обдумывающего путей отступления, трудно спастись. Но если один убийца погибал напрасно, то Старец попросту слал второго ему вдогонку. Не получалось со вторым — он слал третьего. Но уж кого Старец желал видеть мертвым, тот был обречен. Потому, когда посланцы Старца вошли к тебе, один из них держал в руках саван. Погребальный сей наряд они вручали, когда не договаривались, и сие не было пустой похвальбою, увы! Старый сарацин послал им спросить, отчего король Людовик не послал ему даров, когда другие государи это делают в знак уважения. А ты, к ужасу приближенных своих, отвечал, что пускай тот сперва сам окажет уважение дарами тебе. Верно только так и надо говорить со злодеями, да не все могут! Послы растерялись и уволокли свой саван с собой. А в скором времени Старец прислал тебе дары: фигурки животных и фрукты из хрусталя, вышитую рубаху, перстень и шахматы из благовонного дерева. Тогда уж и ты отдарился золотыми кубками, красным сукном и серебряною уздечкой. Ах, король, король! Матушка твоя, между тем, умоляла тебя воротиться домой, ссылаясь на дела государственные. Многие рыцари, измученные битвами, дурным климатом и пленом, хотели того же. Но тут уж Жуанвиль встает выше своего роста! Он держал речь о том, что бесчестно не продлить кампании, покуда хоть один из воинов Господа томиться в плену у агарян. Король ничего не отвечал, а за обедом ни разу не обратился к Жуанвилю. Расстроенный рыцарь, отошед после трапезы к окну, просунул руки свои через прутья наружу и так стоял, размышляя, был ли прав. И тут кто-то подошел сзади и закрыл ему ладонями глаза. Думая, что к нему привязался монсеньор Филипп Немурский, что изрядно его перед тем донимал, Жуанвиль молвил сердито: «Да отвяжитесь же Вы от меня наконец, мессир Филипп!» И тут узнал он на одной из рук королевское кольцо со смарагдом. Но не на один год, как хотелось того Жуанвилю, но целых четыре долгих года продлился Крестовый поход! Меж сарацинами начались собственные их свары, без коих те не могут долго, и сие усиливало надежду на военный успех…
Тяжелая дверь стукнула. Не успев подосадовать, Нелли сама себя оборвала: небось не ей одной хочется побыть рядом со святым королем!
Шаги вошедших отдались в смиренных стенах. Господин де Роскоф шел не своею походкой, нетвердою, выдававшею его годы.
— И ты тут, маленькая Нелли? — невесело улыбнулся отец Модест. — Прости, коли мы помешали твоим молитвам.
— Разве может помешать молитвам тот, кто им научил? — улыбнулась в ответ Елена. — Около святого короля, поди, места достанет для всех.
— И в час душевной смуты сладостно быть с ним рядом, — сказал господин де Роскоф, осеняя себя крестным знамением. — Только недолго сему месту быть королевским.
— Дорогой друг, кабы мог я облегчить Вашу скорбь! — воскликнул отец Модест. — Но пустое, здесь не нужны слова. Но что в мерзостной бумаге внушило Вам, что и дела тщетны? Вы в унынии, а уныние греховно.
— Самое чудовищное в сем прожекте то, до чего, ласкался я надеждою, не дойдет на сей раз, — ответствовал господин де Роскоф. — Уж знал род людской и эдакие злонамеренья, однако ж случаи оных можно перечесть по пальцам. Тому, кто посвятил себя гиштории, не в диковину злодеяния противу того творения Божия, что зовется Человек. Но Божье творенье, именуемое Натурою, много реже делается целью разрушительных сил. Вырубать леса, отравлять землю, взрывать скалы… Каждый день удостоверяюсь я в том, что дела круглоголовых в Англии были забавами малых ребятишек в сравненьи с нашей катастрофой! Нещасные французы — им негде укрыть своего святого короля! Нещасный святой король — ему нет боле прибежища на французской земле!
— Так как намерены Вы теперь поступить со святыми мощами? — отец Модест глядел мимо собеседника — на алтарь.
— Не знаю, — господин де Роскоф понурил голову в несвойственом ему выражении отчаянья.
Горькие слова свекра набатом отзывались в душе Нелли. Нещасная Франция! Святому королю нет больше места в его дому… В его дому… В его дому… Господи помилуй, неужто наконец удалось ей понять, чего святой король от нее добивается?!
Филипп бежал почти двенадцать годов тому от злодейства революции. Он был единственным, кто избег санкюлотов заране. Но вить, сама она слыхала не раз, многие французы нашли прибежище у Империи Российской уж после того, как революция разразилась. Французы бегут в Россию… Ну и что с того? Нет, сие важно, очень важно. Французы укрываются в России…
— Отче, а для нас, православных, святой король Людовик свят?
