Я сделала вид, что не поняла намека.
– Вроде того.
– А что? Похоже! – сказал он, обдумав услышанное.
– Ничего похожего! – ответила я сердито. – Потому что я не дочь Волика. И фамилия моего отца Беркович, а не Авдеев! Тебе паспорт показать?
– Не надо, – ответил Саша. – Я его уже видел.
Мы помолчали одну долгую томительную минуту.
– Ты мне не веришь? – спросила я.
Он вежливо улыбнулся.
– Ясно, – сказала я. – Не веришь.
Саша виновато развел руками.
– Ты только время даром потеряешь, – предупредила я.
– Ничего, времени у меня много.
– Как хочешь, – смирилась я. – Я тебя предупредила.
Демонстративно отвернулась и уставилась в окно. Саша помолчал еще немного, со вздохом протянул руку и повернул ключ зажигания.
Машина встрепенулась и вышла из транса.
Он еще мгновенье помедлил, разглядывая меня сбоку. Но я молчала, и Саша неохотно тронул джип с места.
Так же молча мы доехали до поселка и разошлись по домам.
После обеда я отправилась заниматься с Генриэттой. Честно говоря, настроение у меня было преотвратное, и занималась я с ребенком из рук вон плохо. Если бы я так занималась с детьми на педпрактике в училище, то получила бы хорошую трепку от своей преподавательницы.
Татьяна Георгиевна, гордость нашего училища, была педагогом от бога. Ее выпускники поступают в лучшие консерватории страны, а некоторые еще в училище становятся лауреатами и дипломантами разных конкурсов. В том числе международных.
Недавно, например, Катя Матюхина стала лауреатом конкурса Шопена в Варшаве.
Занимается со своими учениками Татьяна Георгиевна строго, но справедливо. О смешном академическом часе в сорок пять минут она даже не вспоминает. Урок не может продолжаться час, два, а то и три. За это время в классе собирается человек пять студентов, ожидающих своей очереди, и Татьяна Георгиевна отправляет всех по свободным классам: разыгрываться.
Разыгрываться можно очень долго: часа два. Потом, когда до тебя доходит очередь, еще два часа продолжается урок. И наконец, добравшись до дома, нужно каким-то образом выкроить пять часов для домашних занятий.
Посчитали?
Такая вот арифметика.
Я обычно завершала список учеников. Иногда мой урок по специальности начинался в девять вечера, иногда в десять. В полночь мы заканчивали и вместе с Татьяной Георгиевной брели на остановку, в надежде на последний троллейбус. А утром, часиков в восемь, Татьяна Георгиевна снова была на работе.
– Меня скоро муж из дома выгонит, – говорила она нам иногда с тяжелым вздохом. – И будет прав.
Но муж проявлял редкое понимание и жену из дома не выгонял.
Ругалась Татьяна Георгиевна редко, но страшно. Слез не выносила и язвительно говорила зареванной ученице:
– В следующий раз приходи со своим полотенцем.
А иногда поступала еще ясней и короче. Просто брала ноты с пюпитра, открывала дверь и швыряла ноты в коридор.
Молча.
И проштрафившийся студент, вытирая слезы, брел следом за своим имуществом.
Но это, повторяю, бывало чрезвычайно редко. Татьяна Георгиевна не умела манкировать своими обязанностями и терпеливо долбила наши ленивые головы.
У не были маленькие, но необыкновенно сильные руки. Помню, она как-то раз двумя пальцами шлепнула меня по ладони. И что же? На следующий день на месте шлепка появились хорошие смачные синяки.
Но ученики Татьяну Георгиевну все равно обожали, хотя и боялись как огня. Недобросовестности она не выносила и не прощала никому: ни себе, ни своим студентам. Если уж человек попадал в ее класс, то обязан был заниматься как проклятый. Но за это получал твердый шанс поступить в достойное учебное заведение.
Например, в Гнесинку. Или в хорошую консерваторию.
Такого урока, который я проводила сейчас с Генриэттой, Татьяна Георгиевна мне бы не простила.
Через полчаса Генриэтта перестала притворяться, что ничего не замечает, и спросила:
– Ты не хочешь заниматься, да?
Я слегка щелкнула ее по носу.
– С тобой страшно дело иметь, – сказала я серьезно. – Ты чересчур проницательна.
– Да ладно! – отмахнулась Ритка. – Вы от меня все скрывает, вот и приходится самой думать. А почему взрослые все от детей скрывают? – спросила она с интересом.
– Чтобы не лишать их детства, – ответила я мрачно.
– Ну и глупо! Дети все равно все знают!
– Ничего, – сказала я. – Скоро вырастешь, сама начнешь все скрывать.
– Не буду я ничего скрывать!
– Будешь, будешь! – пообещала я насмешливо. Вздохнула и договорила:
– Так уж взрослые устроены.
Ужин прошел вяло. Максим почти все время отмалчивался, Элла не поднимала глаз от своей тарелки. У меня было такое ощущение, что им все трудней и трудней выдерживать этот ритуал совместных семейных трапез. И что встают они из-за стола с чувством тайного облегчения.
Грустно, скажу я вам.
Утро следующего дня началось как обычно. Позвонил Саша, попросил меня спуститься вниз.
Я оделась, захватила сумочку с деньгами и документами и вышла на улицу.
Саша ждал меня в машине.
– Куда поедем? – поинтересовалась я, усаживаясь рядом.
Саша молча смотрел на меня.
– В чем дело? – спросила я резко. – Что ты так на меня смотришь?
Саша облизнул пересохшие губы и ответил:
– Мы не поедем, если ты скажешь мне правду. Твоя настоящая фамилия Авдеева?
– Ты просто псих, – ответила я, не отводя от него взгляда.
Саша, не отрываясь, смотрел мне в глаза.
– Я созвонился с соседкой Димы Авдеева, – сказал он.
– Рада за тебя.
– Она говорит, что примерно полтора года назад к нему приезжала сестра. Говорит, что Дима был очень рад ее приезду. В общем, у них были отличные отношения.
– Молодцы! – похвалила я. – Сводные сестры-братья редко друг друга жалуют.
– Редко, – согласился Саша и снова посмотрел на меня. – Так что? Поедем к ней?
– Зачем? – удивилась я. – А-а-а! На очную ставку!
– Я бы не хотел ее утраивать, – тихо сказал Саша. – Просто расскажи мне все сама.
– Я не Авдеева.
Он зыркнул на меня бешеным взглядом и поджал губы.
– Ну, что ж…
И машина рывком снялась с места.
