Я намотал веревку на обе руки — здоровую и больную, поднял крышку и откинул ее на пол рядом с люком.
Миссис Марш сидела на заднице под верстаком, хихикая и колотя пятками в истерике.
Я заглянул в люк, в узкую каменную шахту с металлической лестницей, ведущую вниз, к слабому свету на расстоянии около пятидесяти футов. Похоже, это была вентиляционная или дренажная шахта рудника.
— Он там, внизу?
Она колотила ногами по полу все быстрее и быстрее, кровь все еще сочилась из ее носа в рот. Внезапно она раздвинула ноги и начала тереть полотенцем по своим загорелым ляжками и ярко-красным трусам.
Я сунул руку под верстак и выволок ее оттуда за щиколотки. Я повернул ее на живот и сел верхом ей на задницу.
— А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха!
Я дотянулся до верстака и взял кусок шпагата. Обмотал его вокруг ее шеи, скрутил свободным концом запястья и завязал вокруг ножки верстака на два узла.
Миссис Марш обоссалась.
Я снова заглянул в шахту, повернулся и опустил одну ногу в темноту.
Я начал спускаться, металлическая лестница была мокрой и холодной, и мои бока задевали за скользкие кирпичные стены.
Я спустился на десять футов.
Сквозь визг и крики миссис Марш до меня доносился слабый звук льющейся воды.
Я спустился на двадцать футов.
Круг серого света и истерика наверху.
Я спустился на тридцать футов, смех и крики затихали по мере того, как я удалялся.
Я чувствовал, что подо мной вода, и представлял себе рудничные шахты, затопленные черной водой и заваленные трупами с открытыми ртами.
Я спускался к свету, не глядя вверх, сосредоточившись на самом спуске.
Внезапно одна из стен шахты кончилась, и я оказался на свету.
Я повернулся на месте, глядя в желтый зев горизонтального лаза, тоннеля, уходившего вправо.
Я спустился еще чуть-чуть, потом развернулся и уперся локтями в пол тоннеля.
Подтянувшись к свету, я забрался в него. Он был узкий, длинный и хорошо освещенный.
Не имея возможности встать, я пополз на локтях и животе по грубому кирпичу в направлении источника света.
Я вспотел, устал и умирал от желания подняться на ноги.
Я продолжал ползти, меря расстояние футами, затем милями, окончательно теряя чувство пространства.
Вдруг потолок стал выше, я встал на колени и пополз дальше, думая о куче грязи, собравшейся на моей макушке. Я полз до тех пор, пока мои ноющие колени и голени не перестали меня слушаться.
Я слышал, как в слабом свете что-то шевелилось: мыши или крысы, детские ножки.
Я пошарил по осклизлой куче сланца и нащупал туфельку, детскую сандалию.
Я лежал на кирпичах, в пыли и грязи, и боролся со слезами, не в состоянии бросить, оставить сандалию.
Я встал и, согнувшись, пошел дальше, стукаясь спиной о балки и опоры, мало помалу продвигаясь вперед.
Затем воздух изменился, и шум воды исчез. Я чуял смерть и слышал ее стоны.
Потолок стал еще выше. Я еще несколько раз стукнулся головой о балки, потом повернул у старой кучи обсыпавшихся камней и понял, что пришел.
Я встал во весь рост у входа в большой тоннель, который был освещен десятью старинными масляными рудничными лампами. Я тяжело дышал, потел, умирал от жажды и пытался осознать то, что я увидел.
Пещерка Санта-Клауса, мать его.
Я бросил сандалию на землю. По моему грязному лицу текли слезы, оставляя светлые полосы.
Приблизительно в пятнадцати футах от того места, где я стоял, тоннель был заложен кирпичом, кирпичная стена была выкрашена голубой краской, на которой были нарисованы белые облака. Пол был покрыт мешками и белыми перьями.
Вдоль боковых стен стояли в ряд десяток узких зеркал.
С балок свисали, мерцая в свете ламп, елочные игрушки: ангелы, феи и звезды.
Коробки, мешки, одежда и инструменты.
Камеры, прожекторы, магнитофоны и пленки.
А под голубой стеной, в дальнем конце комнаты, на окровавленных мешках лежал Джордж Марш.
На постели из мертвых алых роз.
Я пошел к нему по покрывалу из белых перьев.
Он повернулся на свет: глаза — дырки, рот — рана, лицо — маска из красной и черной крови.
Марш открывал и закрывал рот, на губах его лопались пузырьки крови, из утробы вырывался вой подыхающего пса.
Я наклонился и заглянул в дырки, из которых раньше глядели его глаза, в рот, где раньше ворочался его язык. Меня вырвало.
Я выпрямился и отогнул мешковину.
Джордж Марш был нагим и умирал.
Его туловище было лиловым, зеленым и черным, оно было вымазано говном, грязью, кровью и покрыто ожогами.
Его член и яйца отсутствовали, вместо них — свисающие куски кожи и лужа крови.
Он бился в судорогах и тянулся ко мне, на его руке остались лишь большой палец и мизинец.
Я выпрямился и закрыл ногой покрывало.
Он лежал, подняв голову, и молился об избавлении. Пещера наполнилась низким стоном человека, зовущего смерть.
Я подошел к мешкам и коробкам, опрокинул их, вытряхнул одежду и мишуру, безделушки и ножи, бумажные короны и огромные иголки. Я искал книги, я искал слова.
Я нашел фотографии.
Коробки с фотографиями.
Снимки школьниц, портреты широких белозубых улыбок и больших голубых глаз, светлых волос и розовой кожи.
И тут я увидел все это снова.
Черно-белые фотографии Жанетт и Сьюзан, грязные коленки, подтянутые к подбородку и забившиеся в угол, маленькие ручки, закрывающие глаза, комната, наполненная большими белыми вспышками.
Взрослые улыбки и детские глаза, грязные коленки, в костюмах ангелов, маленькие ручки, закрывающие кровавые дырки, комната, наполненная большим белым смехом.
Я увидел голого мужчину в бумажной короне, насилующего маленьких девочек под землей.
Я увидел его жену, шьющую костюмы ангелов, целующую их, чтобы скорее зажило.
Я увидел недоразвитого мальчишку-поляка, крадущего фотографии и проявляющего новые.
Я увидел мужчин, строящих дома, наблюдающих за маленькими девочками, которые играют через дорогу, делающих снимки, делающих пометки, строящих новые дома рядом со старыми.
Потом я снова посмотрел на Джорджа Марша, на прораба, умирающего в агонии на ложе из мертвых алых роз.
Джордж Марш. Очень хороший человек.
Но этого было недостаточно.
Я увидел Джонни Келли с молотком в руке, с недоделанной работой.
