— О… э… слушай, Оскар, ты знаешь, что ты меня уже задолбал своими закидонами? — шепчет она.
— Не говори со мной так, моё очарование, моё упоение, моё бесконечное желание! Ладно, оставайся с нами, слушай и прощай! Отпускай мои грехи! Я — жалкий грешник! Извращенец! Поганая личинка! Членоносец! Так вот, эти каюты — они с секретом! Ещё та штучка! Дьявольская, постыдная, знаю! Я виновен, виновен, очень-очень виновен! Прежде чем повстречать тебя, Камилла, воплощение красоты, дыхание летней ночи, зеркало бесконечности, вздох садов Аллаха, прежде чем повстречать тебя, о диковинка, о мой толчок кровяного давления, я блудил как козёл! И ещё хуже, моя оливковая веточка: как хряк прыщавый, покрытый коркой грязи. Своим гнусным развратом я занимался с юными девушками! Признаюсь перед Господом всемогущим. С девушками! Несовершеннолетними, едва достигшими половой зрелости, иногда без волосяного покрова! О, какой стыд! О, мертвящие угрызения совести! О, зловонные воспоминания! О, гнойный грех! О, дьявольская зараза моей души! Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, бедных грешников! Моя честь агонизирует, когда я вспоминаю всё это! Пусть мой член отпадёт, как червяк от падали!
— А что ещё, Абей? — перебиваю я.
Он проглатывает нити своего красноречия. Вдыхает, втягивает, сморкается и вытирает лоб.
— Смягчающие обстоятельства, господа судьи? Неспособность получить удовольствие, которая испортила всю мою жизнь. Я мог совокупляться, но не получал удовольствия. То, что для других является высшей точкой акта, у меня было лишь жалким притворством! Тогда я окунулся в разврат, чтобы довести себя до счастливого разрешения. Это ничего не дало, господа присяжные. Ничего…
Камилла зевает вновь.
— Ты морочишь дела этому месье, Оскар, — говорит она, — и ты бы мне их тоже заморочил, если бы они у меня были. Тебя просят объяснить трюк с каютами, а не играть нам «Горнозаводчика»[105]!
Он фыркает и соглашается.
— Да, ты права! Прямо к цели! Без прикрас! К чёрту многословие. Смерть высокопарным словам! Правда голая, как деревья зимой! Я хочу сказать правду! Прокричать её! Огласить! Провозгласить! Камилла, запятая, Сан-Антонио, ещё запятая, слушайте, двоеточие.
Он закрывает глаза.
— Я подстерегал свою жертву в бистро поблизости от лицеев, там, где шумливая молодёжь глотает дым своих первых сигарет, боготворит Мао и мучит музыкальные автоматы. Я останавливал свой выбор на одной красивой зверушке, предпочтительно светловолосой или шатенке, как повезёт. Я не Аполлон, но у меня есть «феррари», а если хочешь произвести впечатление на девственницу, в наше время лучше иметь «феррари», чем смазливую мордаху. Короче, я знакомился со своей жертвой. Не буду вам рассказывать о своих ухаживаниях вампира в брачный период. О нет, только не это, не трогайте миазмы моей грязи. Как бы то ни было, довольно быстро после подарка в виде шейного платка от «Гермеса», обеда у Оливера, который столь красноречив со своей прекрасной бородой, уик-энда в Ламутьер я заговаривал о круизе. Почему? Потому что, друзья мои, из-за своего сексуального отклонения я могу заниматься любовью только на корабле. Наследственное! Я провёл свою брачную ночь на борту корабля «Генерал де Гольом», зачал своего сына на «Пуэнт-а-Питре», впервые обманул свою жену в каюте туристического класса на корабле «Теодюль Некрузвельт» и подхватил свою последнюю гонорею на рейде в Рио на корабле «Куйвамбар». Без моря я не мужчина! Без волн нет эрекции! Я становлюсь самцом только на корабле; теперь вы знаете обо мне всё!
Он достаёт сигару из пепельницы и принимается грызть её, как будто это банан.
— Короче говоря, я брал этих пацанок в круиз. Не в одиночку, об этом даже не могло быть и речи, ибо они были под надзором родителей, идиотки! Некоторые были из бедных кварталов. Тогда я применял очень хитрую систему, надо признать: я устраивал им выигрыш в большом конкурсе моей Компании, который, может быть, вы знаете, назывался: «Мечтайте! „Паксиф“ сделает остальное». Конкурс очень простой. К примеру: «Назовите европейскую столицу из пяти букв, которая начинается с буквы „П“ и заканчивается буквой „ж“». Розыгрыш определял победителей. Но розыгрышем занимался я, друзья мои. Пацанка выигрывала круиз на Антильские острова или путешествие в Грецию в зависимости от того, нравилась она мне или просто была мне симпатична. Разумеется, она поднималась на корабль вместе с маман. Иногда приходилось раскладывать и мамашу. Кстати, матери трахаются лучше, чем дочери, это в порядке вещей! Но такое случалось редко, ибо я добивался своего. Я помещал «этих дам» в разных каютах, раздельных. Для девицы я оставлял каюту «Цветок Франции» и поджидал её в каюте «Утренняя заря». Благодаря телефонной связи я узнавал, когда путь был свободен, ибо ещё одной и последней особенностью моей секреторной жизни является то, что я могу заниматься любовью только днём. Как только малышка освобождалась от материнской опеки, она мне звонила. И тогда, друзья мои, я менял местами названия кают, совершенно идентичных, теперь вы об этом знаете, и я отправлялся за любовью без риска быть застигнутым врасплох. Если вдруг маман возвращалась, она автоматически открывала «Утреннюю зарю», считая, что это «Цветок Франции». Видя, что она пустая, она уходила искать свою дочь. Я выходил с гордо поднятой головой из каюты своей жертвы, не боясь столкнуться носом к носу с дуэньей[106]. Если она оказывалась рядом, я с ней любезно здоровался. Не правда ли, гениальная идея? Ужасно гениальная!
— Так, ну ладно, вместо того, чтобы устраивать этот цирк, ты мог просто сказать малышке, чтобы она пришла к тебе, Оскар! — подмечает не без основания уважаемая Камилла. — Нет, ну ты вообще, ты сначала считаешь бараньи ноги, а потом делишь их на четыре, Толстячок!
Он возмущается.
— Не говори так, чудо природы! Жемчужина южных морей! Утреннее пение птиц! Я должен был получить её в её тепле, в её запахах, моё желание было столь тонким, как паутина…
— А как же со мной, меня ты привёл заниматься любовью в своей каюте!
Абей вскакивает, выплёвывая табак и дым.
— О моя полоска неба! Аромат Саудовской Аравии, Ирака, Ирана и всего Персидского залива, ты, я скажу тебе… Ты, Камилла, — это ты! Таких не было и не будет! С тобой я могу и ночью, и днём! В море и на земле. Стоя и лёжа. Всюду! В любую погоду! Я смог бы на куче навоза и в багажнике «кадиллака»; на стуле и подпирая избирательный щит демократа Пятой республики (а ведь мы, Абей, — гол-листы вот уже четыре поколения). Я мог бы в исповедальне (а я — христианин) или на витрине «Галери Лафайет» (я их клиент). Я смог бы на ветке дуба и на ступенях эскалатора. В аэростате и на велосипеде. На лыжах, на лошади, в Англии. Я бы смог, стоя на руках, Камилла! Спящим, при ходьбе, на одной ноге. На крыше. В метро. На площади Согласия! На коленях у блюстителя порядка! Я смог бы на обложке этой книги, иллюстрированной Дюбу! Когда диктую почту! Смотрю телевизор! На пикнике с собственной женой! На административном совете. Я мог бы и без тебя, так ты меня возбуждаешь!
