губами и ероша волосы. Къ ученикамъ старшихъ классовъ Геліодорскій питалъ затаенную, но жгучую ненависть. Во-первыхъ, онъ зналъ, что они смѣются надъ нимъ жестоко, даже подучаютъ маленькихъ рисовать на него карикатуры, пришпиливать къ фалдамъ бумажки и никогда ему не кланяются. Во-вторыхъ, онъ зналъ, что съ четвертаго класса начинается словесная ересь, слабое преподаваніе Ергачева, начинаются богохульные толки о безполезности риторики Кошанскаго, отвергается глубина хрій, синекдохъ, метонимій, единоокончаній, умолчаній, единоначатій и прочихъ плодовъ словеснаго вертограда. Мало того: тамъ начиналось писаніе сочиненій въ возмутительномъ духѣ. Тэмы выбирали себѣ сами ученики; ни размышленій о величіи природы, ни описаній восхода солнца, кораблекрушенія, сельской тишины и вечерней зари — ничего этого не задавалось къ ужасу г. Геліодорскаго; тамъ же читались: Гоголь, Пушкинъ, Лермонтовъ, «Отечественный Записки», неуважающія Греча и Булгарина; тамъ впивали въ себя ядъ Бѣлинскаго! тамъ съ хохотомъ издѣвались надъ Херасковымъ и Сумароковым! Г. Геліодорскій лѣтъ уже пятнадцать въ гимназіи — и весь седьмой классъ его бывшіе ученики. Каждый разъ появляется онъ на бесѣдѣ и на экзаменѣ словесности. И злорадно улыбается курносый педагогъ, какъ и въ этотъ разъ улыбался онъ, приготовляясь зарѣзать мальчишку, проникнутаго ересью седмиклащины.
Учителя вошли и разсѣлись по стульямъ. Геліодорскій не вдругъ успокоился… Онъ раза два вставалъ со стула и подходилъ къ первой партѣ, посматривая искоса на Бориса. Заговорить съ нимъ онъ не рѣшался. Онъ точно нюхалъ въ воздухѣ, чѣмъ пахнетъ отъ его сочиненія, и заранѣе сбирался излить на него всю свою грамматическую желчь.
Говоръ, смолкнувшій при появленіи учителей, поднялся опять. Но всѣ были возбуждены и то и дѣло поглядывали на стекляную дверь.
Наконецъ она еще разъ отворилась. Всѣ встали, завидѣвъ директора. Онъ надѣлъ вицмундиръ и анненский крестъ на шею. Его красное, угрявое лицо смотрѣло торжественно. Туго накрахмаленная манишка торчала впередъ; галстухъ съ пряжкой лоснился; крестъ былъ свѣшенъ низко. За директоромъ двигалась толстая фигура Егора Пантелѣича. Егоръ Пантелѣичъ изображалъ на рябыхъ своихъ щекахъ смѣсь скромнаго достоинства съ педагогической глубиной, и, заложивъ правую руку за жилетъ, выступалъ сдержаннымъ, но важнымъ шагомъ. За нимъ шелъ Ергачевъ, какъ и всегда, хмурый и сонный. Для приличія онъ немножко причесался; а обыкновенно прядь волосъ завѣшивала ему глаза и носъ.
Шествіе замыкалъ учитель рисованія, Семенъ Трофимычъ Чижиковъ. Семенъ Трофимычъ вмѣнялъ себѣ въ священнѣйшую обязанность присутствовать при всѣхъ церемоніяхъ и сборищахъ, куда только пускали его. Онъ носилъ въ себѣ убѣжденіе, что гдѣ его нѣтъ, тамъ не можетъ быть порядку. По воскресеньямъ онъ водилъ гимназистовъ въ церковь; на торжественныхъ актахъ уставлялъ ихъ въ ранжиръ, раскладывалъ на столѣ наградныя книги и похвальные листы, заботился о благовоніи корридоровъ и за все это не получалъ и спасиба. Голова Чижикова украшалась хохломъ изъ рѣдкихъ свѣтлорусыхъ волосъ; щеки у него были розовый; носъ длинный и бѣлый; онъ сладко улыбался и носилъ узенькіе сѣрые панталоны по щиколку.
Директоръ кивнулъ головой въ отвѣтъ на общій поклонъ и произнесъ:
— Здравствуйте.
Затѣмъ онъ обратился къ учителямъ и, не подавая имъ руки, поклонился, и проговорилъ:
— Здравствуйте, господа.
Коряковъ только хлопнулъ глазами, Самородскій непріятно поморщился, Геліодорскій весь перегнулся. Директоръ сѣлъ и указалъ инспектору на мѣсто подлѣ себя. Ергачевъ взошелъ на каѳедру. Чижиковъ притворилъ дверь; и такъ какъ ему не хватило стула, то онъ помѣстился у дверей, стоя.
Іона Петровичъ являлся на литературныя бесѣды почти съ такими же чувствами, какъ и Геліодорскій. Онъ былъ когда-то учителемъ словесности. Въ его время реторика Кошанскаго только-что вводилась въ гимназіяхъ. Онъ такъ и остался риторомъ, и преподаваніемъ Ергачева былъ недоволенъ.
— Кто будетъ читать? — вопросилъ онъ, оборачиваясь къ Ергачеву.
— Телепневъ, — отвѣтилъ тотъ глухо и взглянулъ на Бориса.
Директоръ и инспекторъ въ одно время повернули шеи и устремили свои начальничьи взгляды на первую парту.
Борисъ всталъ, взялъ съ парты тетрадь и подошелъ къ каѳедрѣ. Ергачевъ сказалъ ему вполголоса:
— Сами хотите читать?
— Какъ вамъ угодно, — отвѣтилъ Борисъ.
— Прочтите сами, — рѣшилъ Ергачевъ и, обратившись къ директору, спросилъ:
— Начинать?
— Пускай начнетъ, — прогнусавилъ Іона Петровичъ.
Геліодорскаго передернуло. Онъ нюхнулъ изъ табакерки на весь классъ, поправилъ очки, чмокнулъ губами и приподнялся.
— А позвольте узнать, — заговорилъ онъ съ сильнѣйшимъ удареніемъ на букву а: —позвольте узнать, какъ заголовокъ предстоящаго упражненія?
Борисъ, не смотря на Геліодорскаго, разложилъ тетрадь и прочелъ:
«Кое-что о гувернерахъ. Отрывокъ изъ дѣтскихъ воспоминаній».
— Какъ? — вопросилъ Іона Петровичъ, и весь выпрямился.
— Повторите, — сказалъ Ергачевъ Борису.
Борисъ повторилъ заглавіе.
— Кое-что!… — вскричалъ Іона Петровичъ. — Это небрежно, фамильярной… въ этомъ мысли нѣтъ никакой…
Егоръ Пантелѣичъ кивнулъ головой въ знакъ согласія.
Геліодорскій весь заходилъ на стулѣ и два раза сморкнулся съ шумомъ,
— Позвольте-съ, — вскричалъ онъ. — Этотъ заголовокъ не токмо небреженъ, какъ изволилъ замѣтить господинъ директоръ, но онъ сугубо — противенъ законамъ отечественнаго языка… Въ началѣ у васъ стоитъ кое-что, употребленное въ качествѣ существительнаго, и потомъ вы продолжаете — отрывокъ… Такое согласованіе есть погрѣшность вопіющая.
— Какъ же это такъ? — спросилъ Борисъ съ улыбкой. — Развѣ существительныя согласуются между собою? Вѣдь тутъ двѣ отдѣльныя фразы.
— Не въ томъ дѣло, — возразилъ директоръ. — Я нахожу заглавіе неточнымъ и для упражненія ученика гимназіи неприличнымъ.
— Почему же, Іона Петровичъ? — спросилъ тихо Ергачевъ.
— Потому что въ этомъ заглавіи пренебреженіе какое-то, насмѣшки-съ… да и вообще такая тэма не можетъ быть допущена… Что же это такое? Трактатъ педагогическій? О гувернерахъ!… въ насмѣшливомъ, значить, тонѣ?
Іона Петровичъ перевернулся въ креслахъ и поправилъ на шеѣ крестъ.
Геліодорскій внималъ словамъ начальника, и его курносое лицо изображало радость. Онъ глоталъ слова Іоны Петровича и самъ порывался напасть на Бориса, какъ только директоръ докончитъ свою рѣчь.
Но Ергачевъ не далъ ему начать.
— Продолжайте, — сказалъ онъ Борису.
Борисъ прочелъ эпиграфъ:
«Это самимъ Богомъ устроено, и вольтерьянцы напрасно противъ этого говорятъ.»
— Какъ? — прогнусавилъ опять директоръ.
Борисъ повторилъ.
— Что это за эпиграфъ! — закричалъ Іона Петровичъ. Это безсмыслица! это выходка мальчишеская… Вы, голубчикъ, шутить съ нами вздумали? — обратился онъ къ Борису, и его угревастыя щеки еще больше покраснѣли.
— Эпиграфъ изъ Гоголя, — проговорилъ Борисъ безъ всякаго измѣненія въ голосѣ…
— Откуда это — изъ Гоголя?…
— Изъ «Ревизора», — сказалъ удареніемъ Ергачевъ, и въ упоръ посмотрѣлъ на директора.
— Изъ «Ревизора»! — закричалъ Іона Петровичъ. — Что это за выборъ?!… Ученики должны брать образцовыя сочиненія, а не «Ревизора»! Нельзя позволять ученикамъ читать чортъ знаетъ что! Дался имъ Гоголь… Сальностямъ они научаются; языкъ — тривіяльный, ни одного правильнаго предложенія.
Директоръ даже привсталъ и замахалъ руками. Ергачевъ слушалъ и хмурилъ брови. Геліодорскаго такъ и подмывало. Наконецъ онъ не вытерпѣлъ и, только-что директоръ перевелъ духъ, заговорилъ:
— Это есть
