Игоря выпала интересная командировка на Сахалин, она долго мечтала там побывать.
Шесть дней в Южно-Сахалинске, два во Владике, как местные называли Владивосток. Эти дни помогли ей отвлечься и устоять на ногах, но, вернувшись и открыв дверь в пустую и темную квартиру, Юля скинула туфли, сняла жакет, села на стул и окончательно поняла, что осталась одна.
А ведь надежда была. Вернется в Москву, а там Игорь.
Но Игоря не было, и следов его пребывания не было – он забрал все, включая любимую чашку. Юля ходила по квартире, открывала ящики и шкафы и удивлялась – следы мужа, а точнее бывшего мужа, испарились как не было. Как будто не жил человек в этом доме, не ел, не спал, не держал свои вещи.
Что ж, спасибо, так легче. Ничего о нем не напоминает. Но какой педантизм, какая тщательность! Спасибо, что избавил от хлопот и все сделал сам.
Юля открыла холодильник и увидела, что он заполнен – сыр, колбаса, огурцы, помидоры. Пачка масла, банка шпрот, хлеб в упаковке – черный, с семечками, ее любимый. Упаковка капсул у кофейной машины.
Покупка продуктов была его обязанностью. Юля это ненавидела. Еще в его обязанности входили стирка, уборка, оплата счетов и все, что касалось бытовых вопросов. Теперь все на ней.
«Фиговой женой ты была, Юля, фиговой. Нетребовательной, но все же фиговой. Ни борщей, ни пирогов, ни глаженых рубашек. Все делал он, Игорь. Как ты без него? – Юля провела рукой по мебели. – Даже пыль вытер, ах ты мой заботливый! А теперь зарасту грязью по самые уши и сдохну от голода. Сейчас, разбежались! Не дождетесь! Жила без него и буду жить дальше». Она легла на кровать и расплакалась.
Одиночество. Тишина. Никаких привычных звуков, которые когда-то ее раздражали: слишком громкая музыка или приемник, телефонные звонки среди ночи из клиники. Ее раздражали и привычки Игоря: он настежь открывал окна среди зимы, обожал соорудить бутерброд среди ночи, оставлял раскисшее мыло в мыльнице. Юля возмущалась: «Неужели так трудно слить воду?»
Ну вот, теперь она от всего этого избавилась.
Как же хотелось завыть.
Юля набрала парижский номер. Ответил низкий хрипловатый приятный мужской голос.
– Андраник? – начала она и торопливо, чтобы он не успел ее перебить, продолжила: – Добрый вечер, меня зовут Юлия, и я ваша дочь. Ваша и Кати Светловой, помните такую?
В трубке долго молчали, потом она услышала:
– Где ты?
– В Москве.
– Приезжай! – коротко и уверенно бросил он. – Ты можешь приехать?
Через неделю Андраник встречал ее в аэропорту Орли. Юля сразу узнала его – невысокого, плотного, очень загорелого, со все еще роскошной кудрявой копной волос, только совсем седых.
Она подошла к нему и попыталась улыбнуться:
– Привет, – сказала она, – ну вот, я прилетела.
Андраник крепко обнял ее и тут же разжал объятия:
– Красавица! – с удовольствием сказал он и повторил: – Просто красавица! А я другого и не ожидал! Ну что, в машину?
В машине он, почти не отрываясь, смотрел на нее.
– Ну что? Я тебя не разочаровала? Доволен результатом? – поинтересовалась она.
Он громко, в голос, рассмеялся:
– Моя, – с удовлетворением сказал он. – Точно моя! И внешне, и язычком!
– Твоя, здесь точно не спутать. Ну что, тест ДНК отменяем?
Андраник счастливо согласился:
– У нас есть дела поважнее, дочка!
При слове «дочка» Юля вздрогнула. В носу защипало. Его, а теперь и ее, семья оказалась родственной, приятной и теплой. Два брата, старший Арман и младший Микаэл, плакали и не разжимали объятий. Красивые открытые люди. Жена Армана, француженка Симона, мать двоих детей, Юлиных племянников, тут же взяла над новой родственницей шефство, ходила с ней по магазинам, отвела к своему парикмахеру и косметологу, познакомила с подружками, и вскоре Юля, как заправская француженка, привыкла пить кофе в кафе на Монмартре и обсуждать текущие новости с новыми приятельницами. И это, надо сказать, было приятное времяпрепровождение.
Семья младшего брата, Микаэла, жила в деревне и занималась фермерством. При ферме был и свой магазинчик, в котором продавалась местная продукция: сыры, простокваша, творожные изделия, молоко. Жена Микаэла, итальянка Розита, мечтала открыть собственное кафе. Двое детей, Жан и Оливия, учились в Париже.
Юля обожала гостить на ферме и наслаждаться природой. И еще ночевать в гостевом домике, маленьком и уютном, с деревянными полами и плетеными ковриками, с медной посудой и льняными занавесками. Утром ее будили пронзительные вскрики разноцветных красавцев петухов, гулкое мычание полнобоких и гладких коров и жалобное блеяние белых длинношерстных, как с картинки, коз.
Сквозь плотные занавески пробивалось солнце, в открытое окно вливался запах скошенной травы, и Юля зажмуривалась – неужели это все происходит с ней? Неужели это она, Юля Ниточкина, так оглушительно счастлива и так невообразимо спокойна? Впервые в жизни спокойна.
Отец звонил каждый день.
– Только не раздражайся! – начинал разговор он. – Так было, есть и так будет. Привыкай, я от тебя не отстану. Армянский папаша, знаешь ли… – хрипло смеялся Андраник. – Спроси у братьев, как я не даю им спокойно жить! И тебе не дам, не сомневайся! Столько лет без тебя… Кстати, ты уже завтракала? Нет? Тогда жду тебя в нашем кафе! Через полчаса? Ну хорошо, давай собирайся! Я страшно голодный.
И Юля собиралась.
«За что мне все это? – часто думала она. – За что мне столько любви и заботы?»
Про Катю, ее мать, поговорили однажды и больше к этому не возвращались. Но Андраник заплакал, узнав про ее раннюю смерть.
* * *
Сестры сидели в кафе на Итальянском бульваре. Цвели каштаны. Кофе, пирожные, весна.
Маруся ела эклер с фисташковым кремом, а рядом лежали так полюбившиеся ей мадленки, знаменитые парижские печенья.
– Ну ты и обжора! – усмехнулась Юля. – Обжора и сластена!
– К сожалению, – признала Маруся. – Тебе повезло, ты не сластена. И вообще, Юлька! Ты здорово похудела, прямо завидую!
– Не завидуй, Маруся! А вообще, лучше Парижа пока ничего не придумали, правда?
– Еще бы! – подтвердила Маруся. – Париж прекрасен! Ты совсем не скучаешь по Москве?
Сестра пожала плечами:
– Знаешь, мне так хорошо здесь, что я об этом не думаю. По Каринке скучаю, но она обещала приехать. По Асе и по тебе тоже скучаю, по Томке. А что до Москвы – нет, не скучаю, отвыкла.
– Это счастье, что ты окончательно здесь прижилась, – заметила Маруся.
– Ну столько лет! – ответила Юля. – Конечно, прижилась! И было бы странно не прижиться в Париже.
Маруся спорить не стала. Париж и вправду был прекрасен, как с этим не согласиться? Но ее дом был там, в Москве, и ее родина – это Мансуровский, квартира, где
