был звонким и искрящимся, только искрился он холодом. Вампирша стояла на барной стойке, по которой уже бежала тонкими ручейками чья-то кровь. Не желая расставаться со своими неизменными каблуками, одним только чудом она удерживала равновесие, можно было подумать, что ей и вовсе не нужно касаться поверхности, что почтение к земному притяжению для нее не более чем галантная любезность по отношению к миру приютившему ее.
Длинным прыжком Эфрат преодолела расстояние до ближайшего человека и появилась прямо перед ним как раз тогда, когда он спрятался за ближайшей колонной, думая, что ему удалось скрыться. Но Эфрат двигалась слишком быстро, чтобы хоть кто-то мог ее заметить или предугадать, где она окажется в следующий момент, ведь кроме нее по залу метался смерч, поглощающий любую жизнь на своем пути.
— Не так быстро, детка, — Резкая боль пронзила все тело ее жертвы, подобно тонкой нити, удерживающей душу в теле, боль рассекала пополам незадачливого выпивоху, подвернувшегося под длинную руку полуночного правосудия.
Эфрат разрывала плоть зубами, выплевывая куски мяса и снова возвращаясь к кровоточащему телу. Человек еще пытался вырваться из ее хватки, как и все живое, он стремился избежать смерти, и как и все живое, был обречен с ней однажды встретиться. Этому повезло чуть больше, чем другим, смерть милосердно пришла к нему раньше запланированного часа. Вовсе не потому, что он как-то по-особенному провинился, просто потому что таких, как он, не считают. Эфрат было очень много лет, но ей все еще было семнадцать, и она все еще видела мир, в котором люди куда старше ее, не достойны даже жалости, они соревнуются с детьми, с теми, кто заведомо слабее, чтобы хоть на мгновение забыть о собственной убогости или о том, что они и только они несут за нее ответственность. Жалкие, слабые, подлые твари, по собственной воле отвернувшиеся от искры божества, что вдохнула в них жизнь. Зато теперь, когда этой искры нет, когда все вокруг погружено во мрак, несмотря на яркие огни, все происходящее здесь не имело для богов совершенно никакого значения и оставалось на усмотрение тем, кто был достаточно силен, чтобы находиться между небом и землей, пересекая границы миров и иногда, только иногда останавливаясь в одном из них ради пары хороших туфель.
Яркие рубиновые капли стремились украсить собою каждый изгиб ее каблука. YSL, и до этого испивший немало крови своих поклонников, теперь мог наслаждаться истинным гедонизмом, красотой ради красоты, в одном остановившемся мгновении, когда золото каблуков Эфрат окрасилось багрянцем. Кровь была повсюду. Весь пол был залит ею и, если присмотреться, можно было разглядеть, как поднимается пар. Свежая, теплая, искрящаяся огнями, обволакивающая подобно сновидению, этот несущий в себе жизнь эликсир сейчас был разлит по полу и превратился в море, где волны прилива подчиняются не только и не столько ритмам луны, сколько ритмичным ударам каблуков. Рахмиэль любовался этим движением стихии, каждым ударом волны, нежно-розовыми барашками, украшавшими поверхность этого внезапно разлившегося моря. Он держал в руках тело менеджера, которое все еще подавало признаки жизни, что ничуть не смутило Рахмиэля — он хорошо знал таких дам. И хорошо знал, что мир стал бы лучше, не будь их, а потому решил сделать мир чуточку лучше. Он швырнул тело на пол, в лужу крови. В полете то, что осталось от «дамы» встретилось со столом и парой стульев, что безусловно привнесло новые ощущения в ее бесславное существование. И все же, стоит отдать должное силе человеческой злобы, когда тело закончило свое путешествие в пространстве и наконец замерло, наполовину укрытое багряными волнами, откуда-то сквозь этот алый бархат все еще сияли полные злобы и ненависти глаза бывшего менеджера «ресторана». Кто знает, может быть, злоба и ненависть и были единственным источником этой жизни, может быть, только ими и была жива эта человекообразная оболочка, судорожно дергающаяся теперь на полу, в грязи и ужасе, атмосфера как раз ей под стать. Именно так думал Рахмиэль, наблюдая за тем, как тело хватало ртом воздух.
— Воистину, жизнь, которую стоило прожить, — пренебрежительно произнес он и устремился к следующей жертве. Для него не имело никакого значения, кто это будет, все были перед ним равны: сплошная серая масса, чудовища, способные поглотить свет, но не способные противостоять свету с другой стороны. Свет солнца подобен человеческой жизни, размышлял Рахмиэль, ступая по поверхности кровавого моря, скоротечен и условно ярок, свет луны подчиняет себе все, не зная препятствий. Настигнув следующую жертву, он не дал себе труда превратить ее в пищу, вместо этого он разорвал надвое мягкую плоть человеческого тела. Скорость, с которой он это сделал, превратила обычный мешок с кровью в фонтан игристых рубинов, ударивших в потолок. На долю секунды грязный подвал превратился в волшебный грот, чьи своды украшали настоящие драгоценности.
Наконец шум и крики успокоились. Похоже, в помещении не осталось ни одной живой души. Вихрь стих. А кровавые волны все еще ударялись о каблуки Эфрат, стоящей сейчас в центре зала. Рахмиэль подошел к ней. Какое-то время они смотрели друг на друга, и только им одним было известно, что открывалось по ту сторону взгляда.
Рахмиэль достал из кармана джинс смартфон, и зал заполнил мягкий голос Криса Айзека.
— Вы позволите? — Рахмиэль протянул Эфрат руку, приглашая к танцу.
Эфрат улыбнулась, шагнула ему навстречу и вложила свою руку в его. Их одежда была мокрой от крови, а кожа из мраморной стала слегка розовой, и можно было заметить, как, попадая на кожу вампиров, кровь медленно исчезает. Они мерно покачивались на кровавых волнах, обнимая друг друга. Иногда им под ноги попадали чьи-то руки, иногда просто неопределенного происхождения части тел, вампиры успешно обходили препятствия, и пока они медленно кружились в танце со стен на пол устремились багряные реки. Вся кровь вокруг будто стремилась к одному источнику, который сейчас двигался по залу. Эфрат и Рахмиэль смеялись, совсем как когда-то на веранде ресторана, как в берлинских клубах, как и всегда, когда оставались одни, наедине с миром, куда более древним, чем любой из городов, которые они уже видели и которые им только предстоит увидеть. В зале почти не осталось света и уж точно не было ярче того, который окружал танцующую пару. Кровавый пар поднимался в воздух и таял, уходя в неизвестность.
Like the river flows
Shortly to the sea
Darling, so we go
Some things were meant to be, oh
Take my hand, take my whole life too
'Cause I can't help
