внутреннем пространстве, где ему приходится сталкиваться с важными философскими вопросами, которые он постоянно поднимает в своих книгах.
В наших беседах часто фигурировал Элиман. Как-то раз, когда мы с Гомбровичем ужинали вдвоем (Сабато заболел и не смог прийти), я снова начала расспрашивать его об Элимане. Как и ты сегодня, Corazon, я, в сущности, хотела знать, что он за человек. Поэтому я долго не отпускала Гомбровича.
«Как и почему человек из Африки оказался здесь? – повторил Гомбрович. – Странный вопрос… Как и почему он оказался здесь? А как и почему человек где-то оказывается? Я вот даже не знаю, как я сам попал сюда и почему остался здесь после войны. А ведь я скучаю по улицам Польши, этой проклятой страны… Возможно, я остался здесь, чтобы на улицах Буэнос-Айреса найти разгадку улиц Варшавы. Чтобы по-настоящему понять свою страну, увидев ее отражение в зеркале другой. Возможно… А Элиман? Я склонен думать, что он мне этого так и не сказал. Не потому, что он это скрывает, а потому, что я у него никогда не спрашивал. Я не говорю с ним на такие темы. Элиман, как и я, изгнанник. Мы с ним распознали и признали друг друга с первого взгляда. Нам хочется говорить обо всем, кроме изгнания. Так или иначе, об изгнании сказать нечего. По-моему, это самая скучная тема на свете. Но ты на всякий случай спроси у Сабато, когда он выздоровеет. Возможно, Сабато знает, как и почему Элиман оказался здесь. Но не советую тебе расспрашивать самого Элимана. Это может вызвать у него раздражение, заставить нервничать. Большинство изгнанников терпеть не могут этот вопрос. Меня это не слишком волнует. Вот. А теперь, милая барышня с прекрасного и страстного острова Гаити, пойдем сношаться, или заниматься любовью, если тебе так больше нравится. Все может подождать, Элиман может подождать, смерть может подождать, впрочем, она и так нас ждет, – но не тело, не желание, не любовь, которой я не занимался, – а это в мои годы непростительно – с самого…»
Четыре дня. Через четыре дня после смерти Фатимы Диоп, когда страна приближалась ко дню гнева, президент Республики наконец решил обратиться к нации в вечерних восьмичасовых новостях. Я пришел на проспект Свободы около семи вечера.
Здесь, в очень красивом многоквартирном доме, жил в полном одиночестве после развода, произошедшего два года назад, мой друг Шериф. Как обычно, мы были рады встрече. Однако я заметил, что лицо у него осунувшееся, как будто он долго не спал.
Когда мы сели за стол (на ужин было великолепное диби – баранина на гриле по-сенегальски), началось обращение президента.
– Он испортит мне аппетит, – сказал Шериф.
Эмоциональное и торжественное выступление президента длилось сорок пять минут. Начал он с глубокой скорби, в которую повергла его смерть Фатимы Диоп. Затем пофилософствовал о жестокости судьбы и о том, как ужасно умереть молодым. Наконец, принес соболезнования семье покойной. И только потом перешел к политике: народ, сказал он, ожидает быстрых, ощутимых и эффективных антикризисных мер. Сфинкс объявил об огромном количестве нововведений, поправок и реформ. Настало время выстраивать будущее; он слышит голоса гнева и отчаяния; нельзя допустить, чтобы случай Фатимы повторился; надо дать дорогу молодым и т. д. и т. п.
Когда он перешел к заключительной части, Шериф убрал звук. Несколько минут мы смотрели, как он беззвучно открывает и закрывает рот. Он темпераментно пережевывал пустоту.
– Это в точности то, что происходит в стране, – констатировал Шериф. – Наши правители говорят с нами с экрана, через стекло, сквозь которое не проникает ни один звук. Их никто не слышит. А если бы и слышали, это ничего не изменило бы. Нам не нужно их слышать, чтобы знать, что они говорят неправду. Этот мир за стеклом – аквариум. Следовательно, наши правители – не люди, а рыбы: окуни, сомы, щуки, палтусы, дорады, рыбы-клоуны. И, конечно, среди них много акул. Но хуже всего другое. Когда смотришь в их рыбьи лица, они словно говорят нам: вы на нашем месте преуспели бы не больше нашего. Вы разочаровали бы людей, как разочаровываем их мы.
По губам президента я прочел (или мне показалось, что прочел): «Благодарю вас. Да здравствует Сенегал!» Как только на экране возник гордо развевающийся государственный флаг, Шериф выключил телевизор.
– Same fuckin’ shit[24], – сказал он. – При каждом пожаре он прибегает со своими ведерками, чтобы бороться с огнем, который разжег сам. Пироман-пожарный: старая уловка. Но мы знаем, да и он знает – огонь так не потушить. У него в ведрах пусто. Точнее, полным-полно лжи. А дураки на это клюют.
– После кнута должен быть пряник…
– Нет-нет, братишка. Это опасная иллюзия. Перемены, о которых он объявил, чтобы успокоить людей, на самом деле столкнут этих самых людей в дерьмо. Теперь уже нет разницы или очередности между кнутом и пряником: наш пряник – одновременно и наш кнут. В этой стране людям надо так мало, чтобы быть довольными. Никакой требовательности ни в чем. Даже в том, что касается нашей жизни. Так заслуживаем ли мы ее вообще?
Не дав мне времени подумать над этим, он продолжал:
– Я всегда осуждал тех, кто соглашается с известным и очень удобным афоризмом: у каждого народа такое правительство, какого оно заслуживает. Есть еще один вариант: у каждого народа правительство по его образу и подобию. Мне всегда казалось, что это клише выражает открытое презрение к народу и непростительную снисходительность к эгоистичным и жестоким правителям. «Ведомые неповинны в преступлениях ведущих», – если не ошибаюсь, это написал Гюго, не помню, где именно. Но я начинаю думать, что люди, видящие в посредственных правителях отражение их народов, не так уж неправы. Смотрю на наших соотечественников и думаю: в самом деле, а заслуживаем ли мы лучшего? Мы ведь тоже рыбы. Большой косяк сардин. Что мы делаем, поодиночке или сообща, чтобы получить нечто получше, чем аморальные продажные политиканы?
– Никогда не рассуждал в таких категориях. А сам-то ты что об этом думаешь? Заслуживаем ли мы лучшего, мы, как отдельные личности и как народ?
В этот момент зазвонил телефон. Шериф посмотрел на него, но не взял трубку.
– Сегодня в университете Ба Му Сёсс учреждает координационный совет протестных действий, – сказал он. – Я туда не пошел. Это они звонят. Наверное, хотят, чтобы я написал им колонку в газету. Но мне не очень хочется с ними разговаривать. И больше не хочется писать им колонки и аналитические обзоры.
– Почему?
– Я не готов подписываться под тем, что делает Ба Му Сёсс. Движение увязло в регулярных и бесполезных протестных акциях. Наша борьба важна, необходима и бесстрашна. Но, к сожалению,
