– Вы не ляжете сегодня со мной в постель? – с присущей ей прямотой удивилась Анелька.
– Ни сегодня, ни вообще когда-нибудь! И не принимайтесь, пожалуйста, плакать! Вы принудили меня к этому браку...
– Не я!
– Ну хватит! Вы могли бы догадаться, что ваш способ добиваться своего мне не понравится. Более того, если бы вы действительно, как уверяете, любили меня, вы никогда не согласились бы подвергнуть меня такому... унижению! И тем более участвовать в этом омерзительном шантаже!
– Вам их вернули, ваших слуг!
– И на том спасибо! Не то вас бы здесь не было, а вашего отца, наверное, уже не было бы в живых!
– Вы бы его убили? Из-за этих людей?
– Без колебаний! Впрочем, это едва не произошло... Запомните! Эти люди, как вы выражаетесь, бесконечно дороги мне.
– И ради них вы на мне женились?
Не стройте из себя дурочку! Вы прекрасно об этом знали, но хотели влезть в мой дом любой ценой. Вы добились своего: постарайтесь этим удовлетвориться! Итак. Вы можете уходить и приходить, когда вам вздумается, путешествовать, если вам это нравится, но при двух условиях: не мешайте мне и не марайте имя, которое я вынужден был вам дать! Спокойной ночи!
Насмешливо улыбнувшись, Морозини поклонился и вышел из комнаты, не желая слышать криков ярости, которых не могли заглушить даже толстые стены. Анелька, разумеется, выместит свою злость на каких-нибудь безделушках, но, если такой ценой покупается спокойствие, он был готов предоставлять их в ее распоряжение до бесконечности. Постаравшись только выбрать не самые ценные...
* * *
Часом позже Альдо, Уоррен и Ги Бюто заканчивали холодный ужин, который им подали в библиотеку. Князь предложил своим гостям кофе, гаванские сигары и французский коньяк. Птеродактиль рассказывал о долгой охоте, увенчавшейся сегодня арестом Солманского: о тайном наблюдении за трансатлантическими судами, тщательном и кропотливом расследовании, произведенном в Уайтчепеле, почти незаметной слежке за подозреваемым с тех самых пор, как он ступил на британскую землю, которую сильно облегчил Джон Сэттон[15].
– А еще нам немало помог ваш приятель Бертрам Кут, – добавил Уоррен[16]. – Этот писака – прирожденный сыщик. Именно он после кражи из Тауэра заметил, как два вора поспорили, и помог их арестовать. Поскольку камня у них уже не было, они указали на своего сообщника, но тот ускользнул от филеров и сумел сесть на судно, отплывавшее во Францию. Причем в тот самый день, когда я окончательно убедился, что он убил Возински. И вот теперь, чтобы его арестовать, мне требовался международный ордер, а министерство иностранных дел в силу каких-то туманных соображений всегда заставляет себя упрашивать. К счастью, французская сыскная полиция оказала мне услугу, проследив за ним до швейцарской границы, но потом наступил полный мрак.
И все же я не отчаивался: я обязан был арестовать этого человека и в ожидании, пока всплывет его след, успел вооружиться всем необходимым. Я дошел уже до премьер-министра, когда принесли письмо от некоего Шиндлера, начальника полиции Зальцбурга. Тот сообщал очень интересные вещи. В то же время из Парижа поступила информация, что почта из Венеции довольно регулярно приходит в отель «Мерис», откуда ее переправляют в одну мюнхенскую гостиницу. На наше счастье, мы смогли прочесть последнее письмо. Оно было от леди Фэррэлс и, по всей видимости, продолжало другие письма, но в этом послании молодая дама удивлялась, что отец не спешит к ней присоединиться, и торопила его, указывая, что вы можете нагрянуть со дня на день, и поэтому следует спешить. Именно так я и поступил, а остальное вам известно...
Решив, что после такой долгой речи он вполне заслужил глоток коньяку, Гордон Уоррен смачно отхлебнул из бокала, «пожевал» напиток, прежде чем проглотить, блаженно прикрыв при этом глаза, а потом спросил:
– Что вы думаете делать дальше, князь? Морозини словно пробудился от дремоты, в которую плавно погрузился к концу истории.
– О чем вы? – устало спросил он.
– Об этом браке, разумеется. Совершенно ясно, что вы попались в ловушку, как несчастный Эрик Фэррэлс в свое время, и ваши друзья – поверьте, я и себя причисляю к ним – не хотели бы, чтобы вас постигла та же участь. Я убежден, что она его отравила. Я знаю это, я это чувствую... но, к сожалению, ничего не могу сделать.
– Почему? – спросил Ги. – У вас нет доказательств?
– Если бы даже и были, мне бы это не помогло. По законам Великобритании, дважды судить за одно и то же нельзя. Леди Фэррэлс была оправдана. Даже располагая кучей улик, невозможно было бы снова заставить ее предстать перед уголовным судом Олд-Бейли...
– Я раздумываю о другом суде: о суде инквизиции, у которого я собираюсь просить аннулирования моего брака vi coactus[17].
– Это единственный для вас путь к свободе, – вздохнул птеродактиль, – но будьте осторожны, когда станете предпринимать какие-то действия, и позаботьтесь держать свои планы в тайне, потому что вы будете в постоянной опасности. Она слишком много сил потратила, чтобы выйти за вас замуж, и теперь легко не отпустит. А пока, я думаю, она воспользуется другим оружием: это одна из самых красивых женщин, каких я встречал. Настоящая сирена!
– Еще недавно я поддавался действию ее чар, но теперь они бессильны. Я не смог бы объяснить вам почему. Возможно, оттого, что мне противно все сомнительное, подозрительное, двусмысленное.
– Я очень этому рад. Как бы там ни было, последуйте моему совету. Берегитесь!
Прекрасно зная, что в эту ночь ему не уснуть, Морозини предпочел не ложиться. Он встретил рассвет у окна, всматриваясь в серый туман там, где небо сливалось с Большим каналом, дожидаясь появления розового оттенка и надеясь, что солнце прорвет окутавший Венецию мутный сырой покров... В первый раз в жизни он почувствовал себя здесь пленником, таким же, как преступник, ожидающий отправки в Англию под одной из этих крыш, в утреннем скудном свете казавшихся одинаковыми.
Само собой разумеется, чернорубашечника от дверей палаццо Морозини убрали, больше он не вернется, но фашистская зараза уже начала исподтишка расползаться, словно масляное пятно, по всей Италии. Если затронута даже его семья, семья князя Морозини, значит, Венеция поражена ею до самых основ. Адриану, которую он так любил, до неузнаваемости изменили две страсти – к мужчине и к деньгам, и она согласилась убить женщину, от которой ничего, кроме нежности и благодеяний, не видела. Может быть, именно это и было самым страшным!
Как ему теперь с ней поступить? Предать смерти? Ведь когда-то Альдо поклялся самолично расправиться с убийцей матери. Если этим он купит душевный покой, так почему бы и нет? Он не испытывал к ней ничего, кроме ненависти и отвращения, точно так же, как к спящей в нескольких шагах от него очаровательной женщине. Или позволить Адриане мало-помалу увязнуть в подстерегающей ее нищете, помогая лишь при крайней необходимости? Может быть, это будет более утонченной местью? Предстоит еще узнать, есть ли какая-то связь между ней и Анелькой. Может быть, новая княгиня Морозини захочет помочь бывшей любовнице отца? И что тогда станет с ним, с теми, кто живет рядом, когда они окажутся между двух огней, окруженные двойной ненавистью? Надо что-то предпринять!
